Солнце, опускающееся за вершины
деревьев, уже не доставало своими лучами двух всадников, медленно едущих по
узкой лесной дороге. Один из них, в форме гусарского поручика, пребывал в
глубокой задумчивости и не замечал ничего вокруг. Второй, рядовой, тоже не
замечал, но по другой причине: он ел. Вынимая из притороченной сумки небольшие
куски сала, он не спеша отправлял их в рот, заедая хлебом и чесноком. Занятие
это доставляло ему видимое удовольствие, поэтому он не смотрел на дорогу, во
всем полагаясь на коня и на командира, который, в свою очередь, не обращал
внимания, куда едет.
Наконец рядовой насытился;
удовлетворенно погладив себя по животу, он издал звук, заставивший бы
вздрогнуть людей благовоспитанных; яснее выражаясь, у него произошла отрыжка.
Этот звук вывел поручика из задумчивости.
Оглядевшись, он крикнул:
– Где это мы, Гуменюк?
– Не можу знать, ваше благородие! –
отрапортовал Гуменюк.
– Гм! Местность какая-то незнакомая. Мы
что, не по той дороге поехали?
– Не можу знать!
– Вот я тебе сейчас дам в морду, сразу
узнаешь! Почему не следил за дорогой?
– Так вы ж попереду, а я за вами!
Поручик был вынужден признать его
правоту. Ругнувшись для порядка, он сказал:
– Точно, не туда повернули. Ну ничего,
поедем дальше, куда-нибудь да выедем.
Он пустил лошадь легкой рысью; денщик
пришпорил свою, и они устремились вперед, рассчитывая до ночи обнаружить
какое-нибудь жилье.
Минута шла за минутой, верста бежала за
верстой, однако, вопреки ожиданиям, гусарам не встречалось ничего похожего на
человеческое жилище. Напротив, лес становился все гуще и мрачнее, а дорога все
уже; толстые ветви могучих замшелых дубов едва не задевали за кивера всадников;
порой лошади цеплялись копытом за корни, торчащие из земли. Меж тем стало
темнеть.
После продолжительной скачки, потеряв
надежду на ночлег под крышей, поручик решил устроить привал прямо на земле и
уже открыл было рот, чтобы подать команду. И вдруг между деревьями, немного в
стороне от дороги, увидел дом.
– Гуменюк! – крикнул он. – Смотри, там дом!
Гуменюк
глянул и испуганно перекрестился.
– Не дай бог, ваше благородие, ночевать
в такому доме!
– А что такое?
– Та це ж стара мельница!
– Ну и что?
– Як – шо? Та на всих мельницах нечиста
сила водится, а на старых и заброшенных – обьязательно. Та ще й у лесу!
– Брось, Гуменюк! – решительно сказал
Ржевский. – Не рассказывай сказки. Подумаешь, лесная мельница! В наш
просвещенный девятнадцатый век – и такая
чепуха!
– Ни, не чепуха! – запротестовал
Гуменюк. – Я точно знаю…
– Ладно, – перебил его Ржевский, –
посмотрим. Но я не собираюсь ночевать под открытым небом, когда можно спать в
помещении. Поехали!
Поручик тронул коня и направил его к
мельнице. Гуменюк, протестуя, все же ехал следом, опасаясь остаться в лесу в
одиночестве.
Действительно, это была мельница –
когда-то была. Потому что теперь колесо, вращавшее жернова, прогнило и почти
рассыпалось, а река обмелела так, что от нее остался лишь маленький ручеек.
Судя по всему, мельница была оставлена давным-давно, и Ржевскому с Гуменюком
предстояло стать первыми людьми, переступившими ее порог за много лет.
Ржевский соскочил с коня и бросил
поводья Гуменюку. Верный денщик, поискав, к чему бы привязать лошадей, не нашел
ничего похожего на коновязь и просто обмотал поводья вокруг молодой березы.
Ржевский меж тем толкнул дверь и вошел в дом.
Первое, что бросилось ему в глаза
(насколько это было возможно при почти полном мраке), – страшное запустение на
мельнице. Видно было, что здесь давно уже никто не живет. Ржевский быстро
прошелся по всем комнатам, благо мельница была небольшой, и убедился, что почти
везде было то же самое. Только одна комната – очевидно, здесь жил мельник –
казалась нетронутой временем. Во всяком случае, тут был довольно хорошо
сохранившийся диван, а также кушетка, которую Ржевский решил предоставить
Гуменюку (себе он, конечно, оставил диван).
– Гуменюк! – позвал поручик. – Иди сюда!
Денщик, крестясь, вошел в комнату. В
руках он держал сумку со съестными припасами.
– Ой, барин! – запричитал он, едва
переступив порог. – Давайте лучше в лесу заночуемо! Це прокляте место!
– Ты опять за свое? – рассердился
Ржевский. – Доставай быстро еду, будем ужинать. И чтоб я этой ерунды больше не
слышал!
Вздыхая и крестясь, Гуменюк принялся
доставать из сумки все, что там было, и раскладывать, за неимением стола, на
диване. Когда он вытащил бутылку вина, поручик пришел в отличное расположение
духа и даже похлопал Гуменюка по спине.
– Не бойся, Гуменюк, я с тобой! А там,
где я, нечистой силе делать нечего. Понял?
– Дай бог, дай бог, – пробормотал
денщик, вынимая свое сало и чеснок.
Сели ужинать.
Ржевский, сидя на краю дивана, деликатно
ел куриную ножку, стараясь не вдыхать испарений, которые производил Гуменюк,
поедая сало с чесноком. Запах был не из самых слабых. Наконец, поручик не
выдержал.
– Гуменюк! Не мог бы ты, братец, есть
поменьше чеснока? Это ж сил никаких нет находиться около тебя!
– Ничого, – философски сказал Гуменюк, –
потерпите. Зато чеснок вурдалаков отгоняет.
– Что за вурдалаки? – заинтересовался
Ржевский, запивая очередной кусок вином.
– Як?! – удивился денщик. – Не знаете?!
– Нет.
– Оце так да! Вы правду кажете?
– Пароль
д’оннер, Гуменюк, в жизни не слыхал.
Денщик в изумлении покачал головой.
– Не знать вурдалаков!.. А ще
образованный чоловик! Це те ж саме, шо и упыри.
– Да не знаю я никаких
упырей-вурдалаков! – рассердился поручик. – Что это за штуковина?
– Вурдалаки, – начал Гуменюк, – або
упыри, – це мертвяки, шо ночами вылазять с могил и пьють кровь у живых. А на
свитанку… на рассвете – опять в могилу.
– Стой! – перебил Ржевский. – Что ты мне
за ерунду рассказываешь? Как это – мертвый вылезает из могилы? Он же мертвый!
– Мертвяки, – поучительно произнес Гуменюк, – всяки
бувають. Одни лежать соби спокийно, а други вештаються ночами.
– Как, как? Вешаются?
– Вештаються. Це значить – бродять.
– Понял. И что же?
– Бродять вони, значить, ночами, и ищут,
у кого бы крови напиться. А як напьеться, то той чоловик сам упырем станет.
– И что тогда с ним делать? – спросил
поручик, открывая вторую бутылку.
– Известно: кол осиновый в спину и
голову отрубать.
– А при чем здесь чеснок?
– Упыри боятся чесночного духа.
– Ах, вот как! Ну, что ж, тогда ешь,
конечно, – разрешил Ржевский, ни на слово не поверив Гуменюку.
Тот это заметил и осуждающе покачал
головой:
– Не верите… А от у нашому сели вмер
один чоловик. Всю жизнь жинка не давала ему пить. Только выпье – а вона его
бье, и за волосы дергае, и скалкою по голови, и все на свете. Так от, прошло
три дня после похорон, и прийшов вин додому, ночью, и каже: «Не давала ты мени пить живому, так
выпью я мертвый». И выпил у нее всю кровь.
– И что дальше?
– Дальше – ясно: и ему, и ей головы
поотрубывали и колы осиновые в спины позабивали, шоб по земле не ходили.
– И не ходили?
– Де там! С колом в спине не походишь.
Гуменюк еще долго забавлял поручика
рассказами об упырях, пока тому не надоело.
– Ладно, Гуменюк, асэ козэ (довольно болтать – фр. Assez cause), – сказал Ржевский, –
хватит. Поздно уже. Давай спать.
Он растянулся на диване, предоставив
Гуменюку убрать остатки ужина. Покончив с этим делом, денщик улегся на кушетку,
решив про себя, что не будет спать. Не прошло, однако, и пяти минут, как он уже
храпел.
Ржевскому не спалось. В голове у него
шумело от вина; вспоминая события последних дней, он предавался планам мести.
Вот он прибывает в родной полк; вот рассказывает об оскорблении, нанесенном ему
во дворце; все возмущены; вот лучший друг ротмистр Бушелев кричит: «Зачем нам
такой царь?!», и весь полк взрывается криками: «К черту, к черту!»; вот
полковник Денисов отдает приказ выступать на Петербург; весть об ужасном
оскорблении Ржевского разносится повсеместно; по пути к ним присоединяются
другие войска; вот они в Петербурге; гвардия переходит на их сторону; Александр
свержен; вот Ржевский берет негодяя и подлеца Аракчеева за шиворот и отвешивает
ему пинок под зад; потом его пинает Денисов, затем Бушелев, Сикорский и другие;
подгоняемый пинками, Аракчеев исчезает в глубинах Российской империи, а
Ржевский ведет полки на эту скотину Веллингтона, и … Но тут он уснул.
Среди ночи Ржевский внезапно проснулся.
Что-то смутно тревожило его во сне, но он не мог понять, что.
Может быть, ему нужно в туалет? Нет, не
то. Может, мешает храп денщика? Нет, Ржевский привык к этому. Что же?
Ржевский открыл глаза и обвел взглядом
комнату; взошедшая луна освещала почти всю ее. Случайно посмотрел он на окно и
вздрогнул: к стеклу прижалось бледное лицо какого-то человека; в лунном свете
оно казалось почти белым, со странным синеватым оттенком. Зато глаза его
сверкали зловещим красным блеском; он
часто облизывал тонкие губы, то и дело обнажая белые острые зубы в мерзкой
улыбке. Не отрываясь, этот тип глядел на Ржевского.
Поручик почувствовал, как волосы
зашевелились на его голове. Такого он никогда не видел; он хотел встать, но не
смог сдвинуться с места.
«Кэль
эспес (что за урод! – фр. Quelle espece)! – подумал поручик. – Могу
ручаться, что он сковывает меня своим жутким взглядом!»
Тем временем бледнолицый отошел от окна
и тут же появился в дверях. Перешагнув порог, он медленно стал приближаться к
дивану. Двигался он почти бесшумно, и только время от времени щелкал зубами да
как-то странно причмокивал.
Ржевский пытался стряхнуть свинцовую
тяжесть, навалившуюся на него, но ничего не выходило. Вот уж незнакомец совсем
близко; вот до него уже можно дотронуться; он наклоняется к поручику, глаза его
вспыхивают красным пламенем, губы раздвигаются, и показываются сверкающие
белизной зубы, и Ржевский с ужасом видит, что клыки начинают удлиняться.
“Да это упырь!” – осенило Ржевского. И,
когда клыки почти коснулись его шеи, он собрал все силы и гаркнул:
– Отставить!
От неожиданности упырь отпрянул и
остановился в замешательстве; даже
пробормотал что-то вроде: “А я что, я ничего…”
Ржевский вскочил на ноги, выхватил из
ножен саблю и встал в позицию.
– Ага! – вскричал он. – А презан туа, же тэ ферэ шантэ (теперь
ты у меня запоешь! – фр. A present toi, je te ferai chanter)!
От шума проснулся Гуменюк, увидел упыря,
пискнул и потерял сознание.
– О, нет! – завопил упырь, протягивая
руки. – Не рубите мне голову, прошу вас!
Ржевский вспомнил, что ему рассказывал
Гуменюк, и свирепо сказал:
– Не только голову отрублю, но и кол
осиновый в спину вобью, понял?
– Ах, господин офицер, я не хотел! Меня
заставили!
– Кто тебя заставил? – изумился
Ржевский.
– Наш начальник, главный над упырями!
– У вас есть главный? – заинтересовался
Ржевский, опуская саблю. – Кто же он?
– Он у нас несколько лет, а фамилия его
– Петренко.
– У него еще и фамилия есть?
– А как же! Мы же были живыми людьми. Я,
например, – Свирский.
– Так ты сейчас мертвый, Свирский?
– Ну да, – виновато сказал упырь.
– Ситуация, – пробормотал Ржевский. –
Как же ты дошел до такой… э-э… гм… жизни?
Свирский вздохнул.
– Укусил один… приятель. Я и помер. А
потом сам стал упырем. Не везло мне в жизни, не везет и сейчас.
– А что такое?
– Да пока в этом проклятом лесу найдешь,
чем пропитаться, кожа да кости останутся. Вас увидел – обрадовался; так нет, и
тут не повезло. Опять голодать!
И упырь заплакал.
– Но-но! – строго сказал Ржевский,
поигрывая саблей. – Не думаешь же ты, что я буду кормить тебя… своей кровью?
– Что вы! – грустно произнес Свирский. –
А этот ваш… попутчик…
– Что?! – взревел Ржевский. – Ах ты,
наглец!
Поручик схватил голодного упыря за
шиворот, проволок через комнату и выбросил за порог.
– Чтоб я тебя больше не видел! – крикнул
он, глядя, как Свирский с плачем скрывается за деревьями.
Захлопнув дверь, он подошел к лежащему в
беспамятстве Гуменюку и принялся хлестать его по щекам. Это радикальное
средство очень скоро оказало действие, и Гуменюк очнулся. Открыв глаза, он
бессмысленно уставился на поручика, соображая, за что его бьют, и вдруг
вспомнил.
– Ой, боже! – закричал он. – А де
вурдалак?
– Не бойся, – успокоил его Ржевский, – я
его прогнал. Между прочим, он хотел попить твоей крови.
Гуменюк в страхе схватился руками за
горло, ощупал его и, найдя, что все в порядке, с облегчением вздохнул.
– Ф-фу, пронесло! Як же вы с ним
управились?
Ржевский рассказал, как было дело,
– Ну, вы герой! – восхитился Гуменюк. – С
вами не пропадешь!
В этот миг одна мысль пришла ему в
голову, и слова застряли в горле. Он побледнел и с ужасом вытаращил глаза.
– А вы не той… не той…
– Что – не той? – не понял Ржевский, но
сразу же догадался. – Ты что, подлец, думаешь, что я стал упырем?!
– Та не…
– Не! – передразнил Ржевский. – Если б
он меня укусил, мы бы с ним уже тебя всего высосали. Понял, дурак?
– Ага… – Гуменюка такое объяснение
удовлетворило, и он повеселел.
– Давай-ка взбрызнем это дело, – сказал
Ржевский. – Достань вина.
Гуменюк добыл из сумки две бутылки и
кое-какую снедь.
Луна светила ярко, и было довольно
светло. Ржевский отбил у бутылок горлышки, и гусары основательно приложились.
Гуменюк опять взялся за сало и чеснок,
поедая последний в утроенном количестве. Поручик почти не закусывал и
предавался размышлениям о том, как же странно устроен мир: до сегодняшнего вечера
он не подозревал о существовании упырей, и вот на тебе – не успел Гуменюк
рассказать о них, как он, Ржевский, тут же столкнулся с одним из них.
– Стоп! – сказал он вдруг. – Этот упырь…
Свирский, он говорил мне, что его заставили… их главарь…
– Який главарь? – спросил Гуменюк,
глотая сало.
– Значит, – продолжал Ржевский, не
слушая его, – он где-то поблизости! Черт! Он же может явиться сюда!
Гуменюк от страха выронил сало и
застонал.
– Тихо, дурак! – прикрикнул на него
Ржевский. – Не паникуй раньше времени.
Вино ударило ему в голову, и он не
боялся никаких упырей.
– Если они явятся, мы их встретим
по-гусарски, ясно?
Не успел он это сказать, как дверь
открылась, и на пороге появился Свирский. Гуменюк вскрикнул и попытался
заползти под диван, что ему не удалось. Ржевский же проворно вскочил на ноги и
вытащил саблю. Свирский с опаской взглянул на блеснувший клинок и дрожащим
голосом произнес:
– Виноват… Прошу простить… Тут такое
дело…
– Что, друг Свирский, не спится? Голод
замучил? – весело спросил Ржевский.
Чья-то рука отодвинула Свирского, и
из-за спины его вышел огромный мужик с очень бледным лицом. Глаза его горели
красным светом, а губы, в отличие от синюшных губ Свирского, были прямо-таки
кровавого оттенка. Зло уставившись на Ржевского, он глухо проговорил:
– Это и есть тот мерзавец?
– Но-но! – веско сказал Ржевский, слегка
качаясь. – Перметэ-муа де мэ презантэ
(позвольте представиться – фр. Permettez-moi de me presenter) – поручик
Ржевский!
Упырь недобро ухмыльнулся.
– Мне наплевать, как тебя зовут. Ты для
меня – пища, и больше ничего. Вернее, не ты, а твоя кровь.
– Ты слышал, Гуменюк? Я для него – пища!
Чтобы подбодрить денщика, Ржевский пнул
его сапогом. Денщик приоткрыл один глаз и посмотрел.
– О! – удивленно сказал он. – Та це ж
Петренко!
– Как?! – изумился поручик. – Ты его
знаешь?!
– Так вин же с нашего села!
– Кто это там пищит? – грозно вопросил
Петренко. Всмотревшись, он оскалил зубы:
– Да это Гуменюк! Здорово, земляк!
– Здорово! Ты шо тут?..
– Я-то? Живу я тут! – захохотал Петренко.
– А в сели говорили, шо ты вмер. Поехал
на заработки и вмер.
– Так ты думаешь, что я сейчас живой? –
загоготал Петренко. – Ох, и дурень же ты!
– Ой, боже! – только и смог прошептать
Гуменюк, готовясь потерять сознание.
Такой
поворот дела не устраивал Ржевского, поэтому он взял денщика за шиворот и
крепко встряхнул. Петренко нахмурился:
– Хватит болтать! Пора и пообедать!
Растопырив руки, он двинулся на
поручика. Следом за ним в дом вошли еще двое упырей, и один заглядывал в окно.
Таким образом, вместе со Свирским их стало пятеро.
Ржевский, как было сказано, неплохо
выпил, поэтому ничего не боялся.
– Должен сказать, господа, – обратился
он к упырям, – что жэ ле вэн мовэ (я
в пьяном виде нехорош – фр. J'ai le vin
mauvais). Лучше не лезьте.
Они не поняли, да он на это и не
рассчитывал. Петренко был уже рядом, и Ржевский, сделав выпад, слегка уколол
его в грудь.
– Давайте разойдемся миром, мой дорогой!
– предложил он. – Вам же лучше будет!
Петренко зарычал и протянул огромную
руку к горлу Ржевского; поручик отскочил, взмахнул саблей, и рука с глухим
стуком упала на пол.
Петренко ахнул, схватил отрубленную
конечность и попытался приставить ее обратно. Ничего, конечно, не вышло.
– Ты что сделал? – плачущим голосом
завопил он. – Ты что сделал, гад?..
– Я предупреждал, – холодно ответил
Ржевский.
– Вы видели, а?! Вы видели?! – Петренко
тыкал отрубленную руку под нос своим компаньонам, чтобы те могли убедиться в
подлости Ржевского. – Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться! Взять его!
Упыри полезли на поручика, но тому как
раз пришла в голову блестящая мысль; схватив за воротник Гуменюка, он поставил
его перед собой и приказал:
– А ну, дыхни!
Ничего не соображая от страха, Гуменюк
набрал полные легкие воздуха и с силой выдохнул.
Эффект был что надо.
Упыри с воплями: – Чеснок! Чеснок! –
кинулись назад. Добежав до двери, они остановились, кашляя и чихая.
Но торжествовать было рано: отступать упыри не
собирались. Подышав свежим воздухом, они снова пошли на гусаров, щелкая зубами
и чмокая.
Несколько раз Ржевский отгонял упырей посредством
дыхания своего денщика; но вскоре увидел, что Гуменюк выдыхается. Тогда он
решил применить более радикальное средство. Подождав, пока упыри пойдут в
очередную атаку, он развернул Гуменюка к ним спиной, нагнул его и приказал:
– Гуменюк, тужься!
Денщик послушно начал тужиться.
– Еще!
Гуменюк напрягся сильнее.
– Еще!
Гуменюк аж побагровел от усилий. И Ржевский
скомандовал:
– Газы!
И Гуменюк газонул.
Это было что-то страшное. Упыри попадали
на пол; Петренко не устоял тоже; хрипя и закрывая носы руками, они поползли к
дверям. Ржевский сам едва не лишился сознания; кинувшись к окну, он выбил стекло
и свесился через подоконник. Его стошнило.
Придя в себя через некоторое время,
Ржевский посмотрел в сторону двери и обнаружил упырей, лежащих на пороге с высунутыми
языками. Тела их сотрясались в конвульсиях.
– Эй! – позвал Ржевский. – Как вы там?
Ответом был протяжный стон, какой часто
издают умирающие. Но так как упыри уже были мертвецами, то умереть они не
могли. Значит, им просто было дурно.
– Ржевский! – донесся до поручика слабый
голос Петренко. – Спаси нас, Ржевский!
– Как? Что я могу сделать? – так же
слабо спросил поручик.
– Дай крови соснуть. Прошу, как брата.
– Пошел к черту… Крови ему… Мне б самому
сейчас… винца…
– Не думал я, что гусары такие жмоты, –
простонал Петренко. – Дай, а?
– Ваше благородие, вино, – послышался
голос Гуменюка, и рука с бутылкой появилась перед носом поручика.
Так как Ржевский не мог пить,
перегнувшись через подоконник, то начал выпрямляться; но при этом голова его
опять оказалась в доме, а нос неосторожно втянул воздух. В результате Ржевский
как пуля выскочил в окно; только тогда он взял из рук Гуменюка, на которого
зловонная атмосфера никак не действовала, бутылку, приложился к ней и не
опускал, пока не выпил две трети. Почувствовав себя лучше, он крикнул:
– Эй вы, упыри! Долго еще лежать
думаете?
– А тебе что? – буркнул Петренко. – Уже
и полежать нельзя?
– Да пожалуйста, ради бога. Только
светает уже.
– Что?! – вскрикнул Петренко. – Ах ты,
дьявол, и правда!
Действительно, начало светать, и упырям
пора было отправляться по домам, то бишь – по могилам. Делать нечего – закон
природы: нужно идти. Кое-как, со стонами и вздохами, кряхтя и всхлипывая, упыри
поднялись на ноги. Петренко грустно посмотрел на Ржевского:
– Не совестно тебе так с нами поступать?
А еще офицер!
– Иди, иди, – сказал поручик, допивая
бутылку, – оревуар (до свидания – фр.
Au revoir).
Петренко махнул уцелевшей рукой в
сторону Гуменюка:
– А тебе, земляк, я это припомню. Еще
встретимся.
Гуменюк, обретший с наступлением дня
храбрость, нагло ответил:
– Давай, давай. Я для тебя колок
осиновый припасу. Приходь.
Петренко плюнул и поплелся в лес.
Поддерживая друг друга, спотыкаясь и падая, упыри двинулись за ним. Последний
из них оглянулся и виновато улыбнулся:
– Извините… так получилось…
– Оревуар, Свирский, – помахал ему
поручик, – счастливо.
Когда упыри скрылись среди деревьев,
Ржевский приказал денщику вынести снаряжение и седлать коней.
Спустя несколько минут, качаясь в седле,
Гуменюк спросил:
– Ну шо, ваше благородие, хороше
средство от упырей – чеснок?
– Что и говорить, средство что надо, –
смеясь, ответил Ржевский. – Ну, а способ применения, а? Знаешь что, Гуменюк?
Если мне кто-нибудь будет сильно надоедать, я позову тебя. Ты уж тогда не жалей
чеснока.
И они еще долго беседовали, обсуждая
перспективы применения чеснока столь нетрадиционным способом.
… А в темных, сырых могилах лежали
голодные упыри. И никому до них не было дела.
В каком все же равнодушном мире мы
живем!
Комментариев нет:
Отправить комментарий