Поручик Ржевский. История 5. В трущобах Петербурга

Аракчеев наклонился к уху Александра и еле слышно произнес:

– По-моему, этот поручик врет.

Ржевский, услыхавший эти слова, так и взвился:

– Я – вру?! Что вы себе позволяете, граф?!

Император  Александр успокаивающе поднял руку:

– Ну, ну, поручик! Алексей Андреевич не так выразился. Но... согласитесь, уж очень... гм... неправдоподобно звучит ваш рассказ. Мы уже получили послание герцога Веллингтона, и там нет ни слова о... о вашем участии в этом деле.

– Потому что Веллингтон – скотина! – яростно крикнул Ржевский. – Если бы я знал, какое он дерьмо, ни за что не поехал бы к нему! А еще лучше – помог бы Наполеону! И быть тогда Веллингтону в глубокой ж...

– Поручик! – грозно прервал его император. – Вы забываетесь! Вы говорите мне, победителю Наполеона, что встали бы на сторону моего врага?

«Еще один победитель Наполеона», – зло подумал Ржевский. Сдержав себя, он сказал:

– Прошу простить, ваше величество, я погорячился. Однако смею заверить, что фельдмаршал Веллингтон не написал вам всей правды.

– А кто в наше время пишет – или говорит – всю правду? – вмешался Аракчеев. Взгляд его скользнул по лицу Ржевского и ушел куда-то в окно. Ржевский с ненавистью  глянул на него. Александр заметил это и сухо сказал:

– Рассказывая нам о своих... подвигах, вы, очевидно, преследовали какую-то личную цель? Повышение в звании, например? Присвоение титула?

– Благодарю покорно, – усмехнулся Ржевский, – насчет титула мне уже обещал похлопотать Веллингтон.

– Вот как?

– Но после того, как я с ним попрощался, он, мне кажется, передумал.

Александр недоуменно спросил:

– Чего же вы хотите?

– Ничего, ваше величество. Я хотел только установить истину. Вижу, что это не удастся.

Аракчеев, успевший переместиться к двери, подал голос из-за спины:

– В таком случае, господин поручик, соблаговолите покинуть зал. У нас с государем есть неотложные дела.

Александр вяло кивнул:

– Да, господин Ржевский, я вынужден проститься с вами. Управление государством... э-э... требует времени.

Ржевский щелкнул каблуками, склонил голову и, круто повернувшись, зашагал к двери. В душе его клокотала ярость.

Аракчеев, усмехаясь, стоял у двери. Когда Ржевский проходил мимо, он еле слышно сказал:

– Брехун.

– Сволочь, – так же тихо ответил Ржевский и удалился.

На окраине Санкт-Петербурга, в глухих трущобах, среди множества подобных извивалась узкая  вонючая улочка без названия. Примерно посредине ее стоял старый, ободранный дом в два этажа; в подвале дома находился кабак, пользующийся дурной славой даже в этих проклятых краях. Спустившись по грязным, загаженным ступеням на несколько метров ниже уровня земли, посетитель попадал в большую комнату без окон, освещаемую днем и ночью коптящей лучиной; десяток никогда не чищенных сосновых столов, лавки и в дальнем конце что-то вроде кухни – вот и вся обстановка. Собирались здесь исключительно воры, продажные девки и нищие. Ни мастеровые, ни приезжие крестьяне никогда не бывали в этом заведении, не говоря уж о представителях других социальных групп.

Тем более странно выглядел в этом бандитском логове блестящий гусарский поручик, сидевший с денщиком в углу подвала и время от времени требующий у кабатчика водки. Сидели они, как видно, уже немало времени; в пользу этого говорили три пустые бутылки, стоящие перед ними на столе. Мрачные личности зловещего вида, числом около двух десятков, поглядывали в сторону необычного посетителя, то и дело перешептываясь между собой; поручик же ничего этого не замечал и продолжал разговор с денщиком, перемежая речь проклятиями.

– Никогда бы не подумал, брат Гуменюк, что такое возможно. Мне, Ржевскому, офицеру, дворянину, не верят! И кто! Государь император, чтоб он  сдох!

– Тихше, ваше благородие, тихше! – испуганно прошептал Гуменюк. – Хтось може почути.

– Да пусть слышат! – Ржевскому было все равно. – А эта сволочь Аракчеев: «Он врет!» Если бы не царь, так бы и дал ему в рыло!

– Ой, боже! – пискнул Гуменюк.

– Молчи, дурак! Надо было мне сторону Наполеона держать, он-то знает, как людей отличать. Вон Бернадот, кем он был? Обычный офицер, у Бонапарта стал маршалом, а потом и вовсе королем шведским! Мюрат – та же история. Офицер, маршал, король Неаполитанский! Кто знает, не свяжись я с этой сволочью Веллингтоном, может, через год-другой стал бы королем каким-нибудь. Наполеон бы устроил. А наши скоты, вместо благодарности: «Вы врете!»

– Ой-ой-ой!

– Что «Ой-ой-ой»?  В морду хочешь?

– Та разви ж можно так на царя?

– Сволочь он, а не царь.

– Ой, боже!

– Заткнись, скотина! Знаешь ли ты, что Сашка отца своего убил?

– Який Сашка?

– Александр, государь император!

Гуменюк едва не упал в обморок.

– Та вы шо?..

– Точно. Не сам, конечно, офицеры Павла прикончили, но с ведома и согласия наследничка.

– Ой, боже! Невже правда?

– Гад буду. Отца убил, а мне говорит: «Я-де – победитель Наполеона»! На поле боя ни разу не был, а туда же, лезет в победители! В гробу я его видал!

– Тихше, тихше!

– Да ладно тебе. Я, Гуменюк, вот что думаю: на кой черт нам вообще царь?

Гуменюк в ужасе вытаращил глаза:

– Та як же... без царя?!

– Обыкновенно. Живут же без него в Америке.

– Не знаю, шо то за Америка, а нам без царя не можно.

– Ерунду ты говоришь. Можно.

– Ни, не можно!

– А я говорю, можно!

Оживление в подвале прервало их разговор. Ржевский оглянулся.

По ступенькам в кабак спускался здоровенный детина с огромным носом на багровом лице. Маленькие заплывшие глазки внимательно оглядели присутствующих, задержались на Ржевском и выразили недоумение.

– Ванька! Ванька-Нос пришел! – раздались приветственные крики, и Ржевский догадался, что это какой-то местный атаман.

Ванька-Нос оторвал взгляд от поручика, прошел в «зал» и опустился за один из столов. Ему тотчас поднесли кружку водки, которую он осушил одним духом. Ржевский, не обращая больше на него внимания, принялся доказывать Гуменюку, что жить без царя можно. Гуменюк не соглашался, однако делал это все более вяло и, в конце концов, клюнул носом и опустил голову на стол. Ржевский при виде такого безобразия сердито плюнул и крикнул:

– Эй, человек! Еще водки!

– Кто таков? – тихо спросил Ванька-Нос одного из воров по имени Каторга.

Каторга пожал плечами:

– Не знаю. Явился нежданно-негаданно, сидит и пьет. Такая птица сюда ни разу не залетала.

– Надо бы пощупать. Наверняка у гусарика деньга водится.

– Да-а... А если он саблей?

– Дурак! Саблей... Вас вон сколько, а он, видать, крепко хлебнул, Не успеет и оглянуться. Ну, ступай!

Каторга встал, мигнул одному, другому и направился к столу, за которым, задумавшись, сидел гусарский поручик, предназначенный к ограблению. За Каторгой потянулись воры, и вскоре Ржевского обступила темная толпа грязных оборванцев, злобно ухмыляющаяся и грозно сопящая.

Ржевский очнулся от дум и обнаружил себя в окружении неприятной на вид и на запах толпы.

– Вам чего? – спросил он грубо, сразу приходя в раздражение, так как терпеть не мог вони.

Вперед выступил Каторга.

– Ваше благородие, господин офицер! Мы, которые здесь, есть больные, увечные люди, не умеющие заработать честным трудом себе на пропитание, и потому вынужденные просить. И вас просим: подайте нам, Христа ради, что у вас есть в кошельке, а не то, – он вздохнул, – мы сами возьмем.

Воры радостно загоготали, довольные красноречием своего товарища, но на Ржевского оно не произвело никакого впечатления.

– Может, вас всех еще и водкой угостить? – насмешливо спросил он.

Воры иронии не уловили и быстро закивали своими тупыми головами. Но Ржевский охладил их энтузиазм.

– Понюхайте, – сказал он и показал им кукиш.

Воры остолбенели. Их неразвитые мозги не могли осознать, что один человек осмеливается отказать в угощении им, воровской ватаге, да еще в их логове. Некоторые подумали, что это должен быть непростой человек. Может, это сам граф Аракчеев?! Но тут вор по имени Сенька, а по прозвищу Могильщик, истошно завопил:

– Он смеется над нами! Убьем его!

Воры встряхнулись, как собаки, вылезшие из воды, и двинулись на поручика, скрежеща от злости зубами и несусветно ругаясь.

Ржевский увидел, что здесь уже не до шуток, и начал действовать. Саблю он и не пытался достать, а схватил тяжелую скамью и принялся, описывая круги, крушить головы и ребра бестолково лезших на него воров. По тупости своей они не догадались, как лучше использовать численное преимущество, и не бросились на него все разом, а лезли по очереди, поэтому досталось всем. Не прошло и двух минут, а уже большая часть воров валялась в живописных позах на грязном полу, а менее пострадавшие в страхе отпрянули к стенам, не рискуя приблизиться к страшному поручику.

Ржевский, удовлетворенно поглядев на дело рук своих, бросил скамейку, хлебнул из бутылки водки и сказал:

– Ну что, вонючие морды? Угостились?

Вдруг в кабаке раздался дикий рев, а затем треск рвущейся материи. Все, кто был в состоянии, посмотрели в сторону, откуда раздавались эти звуки, и увидели Ваньку-Носа в разодранной до пояса рубахе. Задыхаясь от злобы, он зарычал на своих сподвижников:

– Собаки! Не можете справиться с одним офицериком?! Мне, что ль, за вас работу делать?!

Воры затряслись, но никто не двинулся с места.

– А-а, скоты! Ну, так я вас научу! Сперва с этим разделаюсь, а опосля за вас возьмусь!

Ржевский на эту тираду ответил кратко:

– Ну-ну...

Ванька-Нос взвыл и кинулся к поручику. Подскочив почти вплотную, он широко размахнулся и сбоку обрушил смертоносный кулак в голову Ржевского. Но в последний момент Ржевский нагнулся, и удар пришелся точно в висок Каторге, который неизвестно как оказался, на свою беду, рядом с поручиком. Может быть, Каторга хотел помочь своему атаману, может, была другая причина, но худшего места он не мог выбрать. В тот же миг, как каменный кулак Ваньки коснулся виска Каторги, душа его отлетела. Каторга рухнул на пол, не издав ни звука.

Ванька, потрясенный содеянным, замер на месте, чем не преминул воспользоваться Ржевский. Отведя руку назад, он взял со стола бутылку и, резко взмахнув, опустил ее на голову атамана. Брызнуло стекло, брызнула кровь, брызнули слезы из глаз, брызнули сопли из носа. Глаза Ваньки выкатились из орбит, рот раскрылся до такой степени, что туда можно было засунуть кулак; он попытался что-то сказать, но вместо этого выпустил газы. Вонь поднялась страшная; Ванька-Нос с грохотом упал на пол, и душа его отправилась догонять душу Каторги. Воры оцепенели.

Ржевский окинул их взглядом:

– Ну, всё? Нет больше желающих получить в морду?

Желающих, конечно, не было.

Ржевский налил себе водки, выпил и сказал:

– Однако, как же здесь воняет! Пойду, пожалуй, на воздух.

Тут он вспомнил о Гуменюке и принялся расталкивать его. Гуменюк, с трудом очнувшись, огляделся и удивился:

– Шо тут було?

–Мозги дуракам вправлял, – коротко ответил Ржевский. – Пошли.

И они покинули кабак, к великому облегчению уцелевших воров.

Об этом побоище долго потом ходили легенды в воровском мире Санкт-Петербурга, а Николай Иванович Гнедич, будущий переводчик «Илиады», который именно в то время впервые попробовал свои силы в жанре эпической поэзии, восстановил картину битвы со слов самого Ржевского. Вот этот опыт.

БИТВА ПОРУЧИКА РЖЕВСКОГО

С ПЕТЕРБУРГСКИМИ ВОРАМИ

Гнев, богиня, воспой Ржевского, славного мужа,

Как не стерпел он обиды, злыми людьми нанесенной,

И, проявив силу духа и тела и воинский опыт,

Толпы врагов усмирил, и в сраженьи поверг атамана.

В грязных трущобах окраины Санкт-Петербурга

Был расположен кабак, на клоаку скорее похожий,

Где собирались одни лишь угрюмые воры

И замышляли злодейства свои на досуге.

Ржевский поручик попал в это место случайно,

И за столом он сидел, предаваясь печальным раздумьям,

Пил он большими глотками казенную крепкую водку.

Воры меж тем наблюдали за ним исподлобья.

Был между ними один, называемый Ванькою-Носом,

Шайкой своею он правил тяжелой рукою.

И не понравился Ваньке поручик, сидящий отдельно,

И захотел он обидеть его и ограбить.

Он подмигнул одному, показал на поручика пальцем.

Понял подручный, другим передал незаметно.

С лавок поднялись угрюмые, мрачные воры,

И, подойдя, на поручика злобно смотрели.

Ржевский поручик, заметив такое вниманье,

Задал вопрос: «Что вам надо, вонючие рыла?

Может, хотите, чтоб я угостил всех вас водкой?

Так поцелуйте же в задницу глупую вашу надежду!»

Крикнул со злобой один, называемый Сенька-Могильщик:

«Этот гусарский поручик совсем ни во что нас не ставит!

Надо убить его, голову напрочь отрезать,

Может, тогда он почувствует к нам уваженье!»

Двинулись воры вперед, сквернословя со страшною силой,

И вознамерились разом напасть и зарезать,

Для устрашенья одни скрежетали зубами,

В бешенстве волосы рвали и бороды рвали другие.

Ржевский поручик увидел, что это не шутки,

Взял он тогда в свои мощные руки скамейку,

И повернулся он с ней  восемь раз вокруг оси,

И уложил он на месте троих и еще восемнадцать.

Тут задрожали от страха злодеи так сильно,

Что с потолка штукатурка посыпалась снегом,

Пол ходуном заходил под ногами от дрожи,

А со стола у поручика на пол упала бутылка.

Молвил поручик: «Вонючие морды тупые,

Свиноподобные люди, вы с кем захотели тягаться?

Драться с бойцом никогда, видно, вам не случалось,

И выражения «донки» вы тоже вовек не слыхали». (осёл – англ. Donkey).

В сильном смущении воры потупили взоры,

Слыхом они не слыхали, что есть выражение «донки».

Вдруг зарычал Ванька-Нос и порвал свою в клочья рубаху.

Жаждал он битвы, и воры ободрились духом.

Был Ванька-Нос преогромный, с багровою рожей,

Руки, как грабли, свисали вдоль тучного тела,

Чрево торчало, подобное трем барабанам,

И подбородка имел ровно три; их скрывал бородою.

Нос медно-красный подобен был маленькой тыкве,

А голова походила на тыкву большую.

Злые глаза на поручика дико глядели,

Волосы дыбом стояли у Ваньки от злости великой.

Рот он открыл красногубый и крикнул свирепо: «Собаки!

Может ли быть, чтоб такою немалой толпою

Вы не смогли одолеть одного тощезадого злыдня?!

Иль самому мне придется за дело приняться?!»

Ржевский поручик спокойно на это ответил:

«Сволочь, заглохни, и рот свой закрой зловонючий,

Выпей воды, приведи свои нервы в порядок,

Если не хочешь, ко мне подойди, я тебя успокою».

Дико завыл Ванька-Нос и на Ржевского двинулся быстро,

И размахнулся рукою своею пудовой,

Ветер прошел от движенья руки многомощной,

Волосы на головах в тот же миг всколыхнулись.

Ржевский нагнулся, и мимо рука пролетела

И угодила в висок атаманова друга.

Дернул тот шеей и рухнул без звука на землю,

И не успел осознать, что случайною жертвою пал он.

Замер в тупом изумлении Ванька, увидев, что сделал,

Ржевский же руку простер и за горлышко взялся бутылки.

Крепкой была та рука и не знала пощады в сраженьях;

Крепкой была и бутылка, лежащая плотно в ладони.

Цветом она не была бирюзовым, скорее зеленым,

И не прозрачной и светлой на вид, а скорей темноватой,

Толстые стенки имела, а горлышко – толще, чем стенки,

А содержалась в бутылке казенная крепкая водка.

Ржевский поручик отвел далеко свою руку,

С криком протяжным обрушил бутылку на Ваньку.

Словно зеленая молния вспыхнула вдруг пред глазами,

И опустилась бутылка на Ванькину глупую тыкву.

Страшен удар был поручика, сильного мужа.

Выпучил Ванька глаза и разинул свой рот до предела,

И побежала слюна и смешалась с горячею кровью,

Из носу хлынули вдруг длинноструйные сопли.

Что-то хотел он сказать, но не смог, не хватило дыханья.

Выпустил Ванька тогда из кишечника газы,

Чем отравил на три дня в помещении этом весь воздух,

Сам же он грянулся оземь, и грохот тут был величайший.

С ужасом диким глядели на Ржевского воры.

Он же спокойно сказал: «Кто еще хочет в морду?»

Но ни один не признался в желании этом безумном,

Видели все, чем закончилось это для Ваньки.

Жались они по углам и боялись с ним встретиться взглядом.

Понял тогда он, что всё, продолженья не будет.

Стало обидно и грустно ему, и, налив себе водки,

Выпил он духом одним и покинул подвал дерьмовонный.

После этого происшествия Ржевский решил ехать к месту службы, и немедленно. Они с Гуменюком отправились в ту же ночь.