Кому-то придется сдохнуть. 12

ЧАСТЬ II

Глава 29. У тебя нет выхода!

Взрывы снарядов и гранат, стрельба и крики «Ура!» остались позади. Тяжело дыша, Семен бежал за Козорезом среди деревьев, ничего не видя перед собой. В голове пульсировала одна только мысль: унести ноги подальше. Ужас подстегивал, заставлял бежать из последних сил. А Козорез и не думал останавливаться, размеренно бухал сапогами по земле. «Как он видит в такой темноте?» – подумал Семен и тут же забыл об этом.

Наконец Козорез остановился. Оглядевшись, удовлетворенно кивнул:

– Все, прибыли на место.

– На какое место? – едва дыша, спросил Семен.

– На хорошее.

Козорез подошел к толстому старому дубу, нагнулся, пошарил в траве у его корней и что-то потянул на себя. Неожиданно у самых ног Семена земля сдвинулась в сторону, и открылся лаз. Из темноты, которая была плотнее окружающей, потянуло сыростью. Семен открыл было рот, но Козорез уже нырнул вниз. Через несколько секунд где-то там вспыхнул огонек, и донесся глухой голос:

– Семен, иди сюда.

Опустив ногу, Семен нащупал земляную ступеньку. Тогда уже увереннее он полез вниз. Козорез встретил его у входа, пропустил вперед, а сам повернул рукоятку на стене, возвращая люк на прежнее место.

Сделав несколько шагов по коридору, Сычук-младший оказался в просторной комнате, в которой находились стол, два табурета, нары, рассчитанные на четверых, два больших шкафа, умывальник в углу. На столе горела зажженная Козорезом свеча.

Вошел Козорез, и Семен спросил, обводя вокруг рукой:

– Что это?

– А ты не видишь? – буркнул Козорез.

– Вижу, что землянка. А откуда она? Вернее, откуда ты о ней узнал?

Козорез хмыкнул:

– Чудной ты, Семен. Откуда узнал… Да мы ее с твоим батей вырыли, еще весной.

– Зачем?

– А вот на этот самый случай. После Сталинграда-то немцы уже не те. Василь тогда еще сказал (он умный был, батька твой): «Скоро Гитлеру конец. Как погонят немцев назад, не заметят, как до Берлина добегут. А нам с тобой с ними бежать резона нет. Так что давай-ка какую-нибудь нору на всякий случай рыть, чтобы пересидеть, когда фронт тут пройдет». Мы и вырыли. А как под Курском началось, уже видно было, что скоро до наших краев Советы дойдут. Посносили сюда припасы кое-какие, оружие, одежду… Вон в тех шкафах… И документы есть. Так что не переживай, не пропадем. Пересидим малость…

– А дальше что?

– Дальше… Дальше, Сеня, надо нам с тобой одно дельце закончить, что твой батя не успел.

– Какое?

– После скажу, – после паузы ответил Козорез.

– Почему не сейчас?

– Потому что не время. Вот что, Семен… Я теперь за тебя в ответе. Должен я до ума тебя довести, рассказать о бате… и о себе… Мы ведь давно с ним, с Василием…

– Почему не сейчас? – повторил Семен.

– Не готов ты еще, – вздохнул Козорез. – И готовить тебя мне придется.

– К чему не готов?

Козорез не ответил, только рукой махнул. Подошел к нарам, поправил наваленные на них шинели и ватники, сел на нижние. Семен молча наблюдал за ним.

– Ладно, давай спать, – сказал наконец Козорез. – Поздно уже. Утром поговорим.

Но утром Козорез молчал. Семен решил не напоминать ему о ночном разговоре: сам скажет, когда захочет.

Прошло несколько дней, в течение которых ничего значительного не происходило. Днем два полицая не выходили из своей берлоги, а ночью Козорез иногда исчезал, чтобы вернуться под утро. По его словам, жизнь в городе постепенно входила в нормальное русло. Фронт откатывался все дальше на запад, и население взялось за восстановление разрушенного хозяйства.

Неприятным было то, что новой властью (вернее, старой) велись усердные поиски «пособников фашистских оккупантов», то есть полицаев, старост сел, тех, кто занимал при немцах хоть какой-нибудь пост в администрации. И кое-кого уже нашли при активной помощи местных жителей. Выходить из укрытия сейчас было опасно, но не сидеть же под землей вечно!

На вопрос, заданный Семеном, Козорез ответил:

– Будем сидеть, сколько надо.

– Может, уйдем в другие места? – предложил Семен. – Туда, где нас не знают?

– Вот закончим свои дела, тогда и уйдем.

– Какие у нас тут могут быть дела? Дожидаться, пока не поймают?

– Дурак ты, Сеня, – голос Козореза прозвучал неожиданно мягко. – Не поймают нас. А если и поймают – выкрутимся.

– Ага, выкрутишься, когда к стенке поставят.

– А тебе чего бояться? Никого не убил, руки чистые. То, что в полиции служил, – так куда деваться, отец приказал. Дадут тебе за это максимум десяточку… Не то, что я. У меня с советской властью давние счеты.

– Утешил, нечего сказать. Десяточку тоже неохота получать. Зашлют в Сибирь, и поминай как звали.

– Ничего, Семен, не бойся, – уверенно сказал Козорез. – Скоро мы с тобой отсюда уберемся. А чтобы ты не скучал, завтра ночью со мной пойдешь. Пора тебя к настоящему делу приучать.

Шли долго, в противоположную от города сторону. Козорез шагал легко, не глядя по сторонам, а Семену приходилось идти за ним почти впритык, иначе он рисковал отстать и потеряться среди густого кустарника, обрамлявшего лесную тропу. На плече Козореза висел «шмайссер», у Семена за поясом торчал парабеллум, а карман суконной куртки оттягивал наган. Вокруг было тихо, только шорох шагов по опавшей листве нарушал молчание леса. Сычуку-младшему казалось, что прошло полночи с тех пор, как они выбрались из землянки, и он удивился, когда Козорез, остановившись, взглянул на часы и негромко произнес:

– Половина второго.

Значит, шли примерно полтора часа.

Козорез свернул влево, Семен за ним, и через десять минут они вышли из леса.

– Где мы? – тихо спросил Семен.

– Возле Марьяновки, – так же тихо ответил Козорез. – Вон она.

Он показал рукой направление, и Семен разглядел белевшие в полутьме стены хат. До небольшого села было метров сто пятьдесят.

– А зачем мы здесь?

Козорез обернулся и холодно сказал:

– Скоро узнаешь. Пошли.

Крадучись, они миновали первую улицу и вышли к маленькой хатке, крытой соломой.

– Жди здесь, – сказал Козорез и вошел во двор. Неслышно ступая, подобрался к окну и постучал согнутым пальцем в стекло. Когда в доме вспыхнул огонек, громко сказал:

– Эй, председатель! Давай в сельсовет! Важные новости!

Из дома глухо донеслось:

– А ты кто? Что-то голос незнакомый.

Козорез не растерялся:

– Из города я! Ну, давай скорей!

 Затопал к калитке, давая возможность председателю увидеть, что во дворе никого больше нет.

Через минуту скрипнула дверь, на пороге показалась мужская фигура. Настороженно оглядевшись по сторонам, председатель, держа руку в кармане, пересек двор и вышел на улицу. И упал от удара по голове, мастерски нанесенного Козорезом. Полицай подхватил обмякшее тело и взвалил на плечо.

– Уходим, Семен!

Короткими перебежками миновали спящую улицу, пересекли луг и скрылись среди деревьев. Козорез, не останавливаясь, все шел и шел, так что Семен еле поспевал за ним, удивляясь, откуда у старшего годами полицая столько силы и выносливости.

Минут через двадцать Козорез остановился. Сбросив свою ношу на землю, прислонил ее к дереву, потер плечо.

– Достаточно. Теперь не услышат.

«Чего не услышат?» – хотел спросить Семен, но Козорез, как будто прочитав его мысли, сказал:

– Сейчас мы, Сеня, этого товарища в расход будем пускать. Вернее, ты будешь пускать.

У Семена дрожь прошла по телу. Он протестующее поднял руки, будто пытаясь защитить себя:

– Зачем, Козорез?!

Голос Козореза прозвучал резко и властно:

– Чтобы ты стал тем, кем должен стать.

– Но я не хочу…

– Должен, Семен! Понимаешь, должен?! И станешь! Потому что выхода у тебя другого нет!

Семену казалось, что он теряет сознание. Опершись рукой о ствол березы, он промямлил:

– Зачем мне убивать его?

– Скоро тебе все станет ясно. Я расскажу. А сейчас не тяни! Доставай пистолет!

Будто во сне, Семен вытащил парабеллум. Рука не слушалась, пальцы едва не разжались. Козорез каким-то образом заметил это в почти полной темноте, положил свою широкую кисть на руку Семена и сжал.

– Ну, давай! Целься ему в сердце… Правее… Так…

Председатель шевельнулся и застонал. Рука Семена дрогнула, но Козорез не дал ему расслабиться, резко скомандовал:

– Огонь!

Палец машинально согнулся, грянул выстрел. Тело председателя вздрогнуло и сразу же осело, завалилось на бок. Семен с ужасом смотрел на труп, который только что был живым человеком и которого убил он, Семен.

Козорез разжал пальцы Сычука-младшего, забрал пистолет и удовлетворенно произнес:

– Ну вот, теперь порядок. А ты боялся…

Глава 30. Пришла пора все рассказать

Как добрались до землянки, Семен не помнил. Кажется, Козорез вел его за руку и что-то говорил всю дорогу. Семен ничего не воспринимал. Когда вернулись «домой», он рухнул на нары и мгновенно уснул.

Проснувшись утром, Семен сразу вспомнил события прошедшей ночи. И… он чувствовал себя вполне нормально. Никаких угрызений совести, мучительных переживаний и тому подобных вещей. Как будто так и надо было.

Это обрадовало Семена. Значит, он способен… на что способен? Убить человека? Так ведь война, все убивают. Правда, расстреливать того человека, председателя, не было никакой необходимости… Козорез сказал, что так нужно… Почему? Отомстить за отца? Какое отношение имел председатель к его смерти? Сычука-старшего разорвало артиллерийским снарядом, и это Семен видел собственными глазами. Какой же смысл в расстреле невинного человека? Или Козорез собирается начать партизанскую войну против советской власти?

Нет, здесь что-то другое. Что-то, недоступное пока пониманию Семена. Ответ знает Козорез, но он молчит. «Что ж, – решил Семен, – помолчу и я. Рано ли поздно он скажет – сам говорил. Не будем торопить события».

Через несколько дней вылазка повторилась. Пришли в такое же небольшое село, как и Марьяновка, лежащее от нее в нескольких километрах. Козорез снова вызвал председателя, используя тот же предлог – важные новости из города. Председатель Киричевского сельсовета точно так же попался на эту уловку, и точно так же Козорез оглушил его и уволок в лес. На этот раз Козорезу не пришлось предлагать Семену убить коммуниста – тот сам вызвался, отметив про себя, что не испытывает никакого душевного дискомфорта, не то, что в первый раз. Более того – Семен почувствовал прилив энергии и какой-то непонятной радости от того, что сейчас убьет человека.

Когда грянул выстрел и по рубашке председателя стало расползаться темное пятно, Семен ощутил огромное наслаждение. И понял – теперь все стало по-другому. Теперь он должен будет убивать и дальше, чтобы чувствовать себя так же хорошо, как в этот момент.

Но… почему так быстро изменились его ощущения? Совсем недавно Семен не мог и представить себе, что кого-то убьет, и вот он уже не может без убийства (он знал, что не может). Что произошло? И на этот вопрос ответ наверняка знал Козорез, но его Семен не хотел спрашивать – сам скажет, когда придет время.

Прошло еще три дня, и Козорез с Семеном опять отправились на дело в маленькое село. На этот раз им не повезло. В доме председателя ночевали несколько солдат, догонявших свои части после госпиталя. Когда Козорез предложил председателю пройти в сельсовет, на крыльцо внезапно вышли трое с автоматами. Нужно отдать должное старому полицаю – не растерявшись, он толкнул Семена в сторону забора, крикнул: «Беги!» и открыл огонь из «шмайссера». Двое упали, но Семен успел заметить, как третий скосил Козореза автоматной очередью. Не разбирая дороги, Семен рванулся в лес и помчался сквозь заросли, не соображая, куда бежит. Вслед ему гремели выстрелы, но ни одна пуля его не зацепила.

Проплутав почти до утра, Семен не без труда нашел землянку, забрался внутрь, свалился на нары и тут же уснул.

Через несколько часов Сычук-младший проснулся, и первое, что он почувствовал, – страшное одиночество. «Теперь я один. Козореза нет, и никто не расскажет, какое дело мы должны были закончить. Что же дальше?»

День прошел в тяжелых раздумьях о том, что делать. Сидеть в этой норе вечно было невозможно, да и зачем? Козорез говорил, что есть какие-то документы. Нужно найти их и убираться подальше отсюда. «Ничего, не пропаду, – думал Семен. – Как-нибудь все образуется. Жалко только, что никогда не узнаю, что хотел рассказать мне Козорез. Интересно, а как его звали?» С удивлением он вспомнил, что никто никогда не называл Козореза по имени, только по фамилии. А может, это и не фамилия вовсе, а кличка?.. Что он вообще знал об этом странном человеке, который, по его словам, давно был связан с отцом? И понял, что практически ничего. И тем не менее Козорез почему-то взялся опекать его, Семена… Почему?

Не находя ответов на многочисленные вопросы, Семен забылся тяжелым сном. А под утро был разбужен звуком, заставившим бешено забиться сердце: кто-то открывал потайной люк в землянку.

Семен вскочил, нащупал в темноте автомат и бесшумно двинулся вперед. Встав у начала короткого коридорчика, он приготовился выпустить очередь в любого, кто сейчас спустится в землянку.

Кто это мог быть? Как понял Семен, о ее существовании знали только Козорез и отец. Оба мертвы… Кто же тогда открыл люк? Еще один посвященный?

Семен услышал прерывистое дыхание, как будто человек сильно устал и не мог отдышаться. Острожные шаги по ступенькам… Люк закрывается… Семен сжал рукоятку автомата, передернул затвор, который оглушительно лязгнул в тишине… И вдруг – знакомый голос:

– Не дури, Сеня! Это я!

Козорез!

Чувство огромного облегчения навалилось на Семена. Он все-таки не один! Козорез вернулся! Но… как он смог?!

– Ты автомат-то опусти, – прозвучал в темноте насмешливый голос Козореза, – а то еще пальнешь от радости.

– Нет, что ты… я не выстрелю… ты вернулся! – закричал Семен.

– А как иначе? – спокойно сказал Козорез, входя в землянку. – Свет зажги.

Дрожащими руками Семен нашел на столе коробок спичек и зажег свечу. При ее свете оглядел своего опекуна и поразился.

Это точно был Козорез – такой же, как всегда. Вот только на его одежде видны были следы крови – в тех местах, где в полицая попали пули. Тем не менее выглядел он, несмотря на усталость, довольно сносно. Не похоже, что человека прошлой ночью подстрелили.

Козорез сделал вид, что не замечает изумления, написанного на физиономии Семена, хотя, конечно же, видел его. Не спеша снял куртку, бросил в угол. Стянул через голову гимнастерку, нижнюю рубаху, пропитанные кровью… Начал умываться. Семен приготовил полотенце, держал в вытянутой руке, чтобы подать.

Козорез повернулся, взял полотенце и принялся вытирать лицо. Взгляд Семена скользнул по его обнаженной груди, и он не поверил глазам: никаких ран не было!

Должно быть, Семен невольно издал какой-то звук, потому что Козорез опустил полотенце и заметил, как Семен, не отрываясь, смотрит на его грудь. Усмехнулся:

– Что, интересно?

Семен смог только сказать:

– Как это получилось?..

Козорез положил полотенце, достал из шкафа свежую рубаху, гимнастерку, оделся. Потер щеку:

– Побриться бы надо… Ладно, потом. Вот что, Семен… Приготовь поесть чего-нибудь. Перекусим, и я тебе кое-что расскажу.

– Про отца? – хрипло спросил Семен.

– Про отца… И про тебя.

– Про меня?..

– Давай.

Пока Семен открывал консервы, нарезал сало и хлеб, Козорез сидел у стола, задумчиво глядя на прыгающую по стене тень. Очнулся, когда Семен поставил перед ним тарелку:

– Готово.

– А себе?

– Не хочется.

– Ешь, – приказал Козорез. – Рассказ длинный. А перерыв на обед делать не будем.

Семен послушно положил на тарелку консервов, кусочек сала, ломоть хлеба. Кое-как поел. Козорез ел не спеша, с аппетитом, заставляя Семена дрожать от нетерпения и волнения. Наконец старший полицай отодвинул тарелку, посмотрел на младшего и ухмыльнулся:

– Ну что, Сеня, вот и пришла пора все тебе рассказать. Открыть, кто ты есть.

– Именно сейчас?

– Можно было бы и попозже, да теперь уж смысла нет… Все равно не дашь покоя…

Семен хотел что-то спросить, но промолчал. Козорез пересел на нары, привалился к стене и потянулся:

– Поспать бы немного… Эх, что за жизнь!

– Не тяни! – умоляюще произнес Семен. – Сколько можно!

Козорез засмеялся:

– Проняло? Ладно, слушай.

Лицо старого полицая стало серьезным. Когда он заговорил, голос звучал глухо и торжественно.

– История эта началась давно, двадцать три года назад. Мы с твоим батей тогда служили в отряде атамана Зубатого…

Студенты 80-х. Выпуск 19

ПОСЛЕДНИЙ КУРС

ПОЧЕМУ «ПОСЛЕДНИЙ»?

Почему я говорю «последний» курс, а не «четвертый»? Причина проста: я перевелся с четвертого стационарного на пятый заочный, где, между прочим, мне повезло не сдавать кое-какие предметы, в частности, «зарубежку» ХХ века. В зачетке у меня по этому предмету стояла «пятерка», но на третьем курсе мы изучали зарубежную литературу только до 1917 года. А так мне зачли ее всю, вплоть до 80-х годов. Правда, я ее и так знал, но если есть возможность не сдавать…

И тогда же я подделал подпись Н.М. Жаркевич, преподши русской литературы, которой я был должен около сорока стихотворений. Я думал, что с ней мы уже не встретимся…

КАК ТОЛИК ГОРОХ ИЗ-ЗА МОЕЙ БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛ ГРАЖДАНИНОМ ИЗРАИЛЯ

Осенью 1987 года мы, старшекурсники, должны были пройти педагогическую практику в разных городах и селах Черниговской области. Толян Горох устроил себе практику в селе Красное, где он сам когда-то учился и где у него были родственники. А я попал по распределению в Ичню, небольшой городок, да к тому же с однокурсницами, с которыми почти никогда не разговаривал и которых, можно сказать, практически не знал. И приехал я в Ичню вечером, нашел нужную мне школу, сообщил директору, кто я есть, на что она (директор) ответила, что все практиканты уже давно здесь, и только я неизвестно где пропадал. Я кое-как оправдался, и тут встал вопрос: а куда меня пристроить на жительство? Спихнули меня в конце концов к пожилой техничке, как было сказано: на одну ночь, до решения вопроса. У нее я и прожил целую неделю, пока не решил вопрос в свою пользу. Я понял, что в Ичне мне не светит хорошо провести время, и попросил, чтобы деканат разрешил мне пройти практику дома, в Конотопе. Нажимал, как всегда, на семейные обстоятельства. А так как никто в деканате не знал, что я уже третий год как в разводе, мне это разрешение дали. Я быстро смотался на автобусе в Ичню, собрал свои шмотки, оставил хозяйке записку: так и так, прощайте, уезжаю, учебники сдайте в школьную библиотеку, – и на том же автобусе вернулся в Нежин. Там сел на электричку, и – домой.

В Конотопе мне надо было срочно трудоустроиться в какую-нибудь школу, чтобы пройти эту самую практику. Но – куда? И тут я вспомнил о родном ПТУ № 4. А почему бы и нет? Практика – она и в Африке практика.

Пришел в ПТУ. Спросил «бурсаков»:

– А кто у вас сейчас завуч?

– Светлана Анатольевна.

Ну, повезло! Светлана Анатольевна во время моей учебы в этом училище читала у нас физику и была, в общем, доброй женщиной. Теперь-то все будет в порядке.

Нашел Светлану Анатольевну, поздоровался.

– Здравствуй, Роман, – говорит она.

Я поразился:

– Как?! Неужели вы меня помните?! Ведь восемь лет прошло, и я с тех пор сильно изменился!

– Помню, – сказала она, – и группу вашу гадскую помню. Ты по какому вопросу?

– Да вот, – говорю, – практику бы пройти.

– Какую, – она говорит, – практику?

– Педагогическую.

– Что, что? – она не поняла. – Ты хочешь сказать, что ты – педагог?!

– Ну да, – отвечаю. – Русский язык и литература.

Как она хохотала, я не могу передать. Еле могла говорить:

– Ты – педагог?! Ты – и педагог?!

Никогда не слышал, чтобы так смеялись.

Немного успокоившись, Светлана Анатольевна сказала:

– Ну, пойдем.

И повела меня в учительскую.

Так как была перемена, то в этом мозговом центре училища находилось немало народу. Светлана Анатольевна выдвинула меня вперед и спросила:

– Узнаете?

Половина преподавателей была мне неизвестна. Кто-то из другой половины ответил:

– Знакомое лицо. Давненько не видали.

Светлана Анатольевна торжественно сказала:

– Знакомьтесь, наш новый коллега.

Секунду стояла тишина, которую нарушила преподаватель украинского языка:

– В каком смысле – коллега?

Светлана Анатольевна пояснила:

– Учитель русского языка и литературы.

Тут повторилась сцена, произошедшая ранее в кабинете Светланы Анатольевны. Те учителя, знавшие меня раньше, хохотали, как бешеные, а новые преподаватели, не знающие, в чем соль шутки, сдержанно улыбались.

Когда все отсмеялись, Светлана Анатольевна повела меня в свой кабинет.

– Ладно, – сказала она, – пройдешь у нас практику. Начнешь в понедельник.

И я походил по кабинетам, познакомился с некоторыми преподавателями и даже наметил, с кем можно будет расслабиться после работы. Но…

Но завтра была суббота.  В эту субботу мой старый друг Сашка Лукьянец, он же Синяк, женился и предложил мне быть свидетелем, на что я, ясный перец, согласился.

Свадьбу отгуляли, как положено. Пили, пели, Толик Попов танцевал стоя брэйк, и много чего еще было. Например, там была девочка Люда, которую охмурял один мой старый друг, не буду говорить, кто. А я этого не заметил. И когда он делился своими планами – вот, мол, сейчас заберу ее домой… я ее увел. О своей оплошности я узнал утром, меня информировала хохочущая Сашкина сестра, Танька, поведавшая, какое лицо было у того приятеля, когда я уходил в обнимку с Людой.

А утром в понедельник зашли ко мне Сашка Штраух, Олег Дьяченко и еще кто-то и повели похмеляться. Похмелялись мы в четырнадцатом магазине томатным соком, бутербродами и водкой, потом еще где-то были, потом еще… Во вторник это все повторилось. И только в среду я вспомнил, что мне надо идти проходить практику в ПТУ-4. Но не было уже желания.

Короче, практику я завалил. Единственное, что оставалось, так это забрать документы, выданные мне в институте для ее прохождения. Являться самому мне было неловко, и я послал в ПТУ Таньку Колесникову, которая училась на курс младше, снабдив ее своим обручальным кольцом и легендой, согласно которой она являлась моей женой и должна была изъять мои документы, так как я якобы лежал в больнице в тяжелом состоянии.

Документы Светлана Анатольевна выдала моментально, произнеся сакраментальную фразу из песни:

– Каким он был, таким остался.

С чем Танька и отбыла.

Два месяца я отгулял в Конотопе, но надо ж подавать результат практики в институт, а у меня результата – ноль. Что делать? Выход один: переводиться на заочное. Я и перевелся, напирая, опять же, на семейные обстоятельства.

Кстати, когда бегал с «обходняком», библиотекарь спросила:

– А куда вы уходите, в армию?

Вот тебе на, подумал я, неужели не видно, что уже не пацан? И ответил:

– На пенсию.

В трудовой книжке мне сделали запись: «Отчислен из состава студентов», не объясняя причины.

Толик Горох, узнав, что я перевелся, сказал:

– Ты что, хочешь меня одного с бабами оставить?

И перевелся тоже.

Таким образом, на стационаре остались только двое мужчин: Толик Бондарь и Володя Другаков. А нам с Толяном Горохом надо было искать работу в школе, потому что заочникам необходимо предоставлять справку, что они работают в школе, и, конечно, характеристику. И мы отправились в гороно.

Там нас встретили довольно хорошо и для начала предложили пойти в элитную для того времени школу № 2, вести курс углубленного изучения русского языка. Мы объяснили методисту, что пока нам это не по плечу, и попросили что-нибудь попроще. Тогда нас задвинули в школу № 14, на окраине Конотопа, куда что пешком, что транспортом добраться была большая проблема, сообщив, что пока мы будем заменять заболевших учителей, а там видно будет. Мы стали заменять.

Как это происходило – отдельная история. Однажды, например, мы с Толяном поехали в Нежин по своим делам, где и заночевали, а утром чесали назад на электричке, чувствуя, что не успеем к первому уроку. Железнодорожники не подкачали, мы не успели и, не заезжая домой, как есть, небритые и не по форме одетые (т.е. в джинсах и свитерах на голое тело), мы ввалились в учительскую, схватили классные журналы и разбежались по своим классам. Не  знаю, как вел урок Толян, а у меня он прошел так.

Влетев в класс после звонка, я кое-как отдышался, для вида полистал журнал и спросил:

– У нас сейчас что – язык или литература?

Класс – немного удивленно:

– Язык.

– Ага, – сказал я, соображая, что же я задавал по языку. Не сообразил и снова спросил:

– А что было задано на дом?

Несколько голосов ответило:

 – Обстоятельство.

Ситуация начала проясняться. Я взял на первой парте учебник и строго спросил:

– Какой параграф?

 – Сорок восемь, – ответили мне.

Я быстро нашел этот сорок восьмой параграф, прочитал правило насчет обстоятельства и грозно, как только мог, спросил:

– Так что называется обстоятельством?

И начал вызывать всех подряд. Урок пошел.

Вскоре моя педагогическая карьера закончилась, уложившись в четыре дня, потому что на пятый я взял справку о том, что работаю в школе, и покинул педколлектив навсегда. Больше я никогда не появлялся в какой бы то ни было школе в качестве учителя. А Толик остался. Через несколько дней вышла на работу учительница, которую он заменял, и они понравились друг другу. Через год поженились, и я был свидетелем на свадьбе. А так как ей повезло родиться в еврейской семье, то еще через несколько лет, а именно в 1994 году, они укатили в Израиль, о чем абсолютно не жалеют. Перед их отъездом я сказал Толику:

– Толян, а ведь если бы я не прогулял тогда практику, никуда бы ты сейчас не ехал.

Он ответил:

– Да… Хорошо, что ты был таким раздолбаем. С меня бутылка коньяка.

И впоследствии выпили мы с Толяном много всяких бутылок, в том числе, кажется, и коньяка.

Кому-то придется сдохнуть. 11

Глава 28. «Опытные филеры»

Макс отвез деда домой и поехал на окраину, где жил в гостинице Фирсов. По дороге потыкал пальцем в кнопки мобильника, прижал к уху. Трубка отозвалась голосом Фарбия:

– Слушаю, Макс.

– Где он?

– Здесь, зашел в гастроном.

– Тебя не заметил?

– С чего бы?

– Мало ли…

– Вряд ли. Темно, да и чего ему бояться слежки? Думаю, нет.

– Ладно, я подъезжаю.

– Я свободен?

– Да. Привет Генке.

Фарбий не ответил. Макс уже заметил его машину, едущую навстречу. Посигналив фарами, «Жигули» капитана пронеслись мимо.

Припарковавшись недалеко от большого гастронома так, чтобы было видно машину Фирсова, Макс устроился поудобнее и приготовился ждать. Но Фирсов появился почти мгновенно. Открыл дверцу, поставил на сиденье объемистый пакет, сел сам. «BMW» тронулся с места; Макс последовал за ним.

Они ехали в направлении гостиницы, и Макс подумал, что на этом поездка и закончится, однако Фирсов почему-то не остановился и проехал мимо, что сильно озадачило его преследователя: еще немного, и городская улица переходила в пригородную дорогу. Ближайший населенный пункт находился километрах в десяти от города.

Последние дома мелькнули и исчезли, по сторонам потянулся темный лес. «BMW» ехал не слишком быстро, Макс не упускал его из виду.

Внезапно за поворотом машина остановилась; Макс едва успел затормозить. Схватив прибор ночного видения, он направил его в сторону «BMW».

Из машины никто не вышел. «Что он там делает? – терялся в догадках Макс. – Перекусить сюда приехал, что ли?»

Неожиданно «BMW» резко тронулся, развернулся и поехал в обратную сторону. Скрыться не было никакой возможности, и Макс остался на месте, проклиная хитрого Фирсова.

Поравнявшись с джипом, «BMW» притормозил. Опустилось стекло, из салона выглянул директор фирмы «Строймонтаж».

– Что случилось, браток? – его голос звучал насмешливо. – Поломался?

Максу ничего не оставалось, как беспечно ответить:

– Все в порядке, братан. Маленькая неисправность.

– Помочь? – не отставал Фирсов.

– Нет, спасибо. Я уже справился.

– Ну, смотри. А то ведь ехать на ночь глядя из города… Еще станешь на дороге…

«Издевается, сволочь!» – ругнулся про себя Макс. Но ответил спокойно:

– Я уже не еду. Позвонили, чтобы возвращался.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Фирсов. – Тогда будь здоров.

– Будь здоров.

«BMW» рванул с места и сразу растворился в темноте.

Макс еще посидел, ругая на чем свет стоит подлеца Фирсова, а заодно и себя («Попался, как мальчишка!»), затем развернулся и не спеша поехал назад.

Антон Лукич проснулся от настырного звона. Несколько секунд он полежал без движения, размышляя, что это может быть, пока не понял – мобильник. Какой еще черт звонит так рано?!

Схватил трубку, рявкнул раздраженно:

– Алло!

В ответ услышал возбужденный громкий шепот:

– Пан полковник! Это я, Коля Диденко!

Коля был одним из «казаков» Харкуна. Ввиду слабости ума не мог найти достойную работу, поэтому торговал на перроне пирожками и минералкой, выкрикивая где-то подслушанный слоган: «Минеральная вода! Ни пользы, ни вреда!». Может, благодаря этой присказке пассажиры транзитных поездов покупали у него и воду, и пирожки. Все же на мобилку Коля никогда не насобирал бы, да выручили «сослуживцы» – скинулись и подарили на день рождения.

– Чего тебе? – буркнул Харкун.

– Я его видел! Он и сейчас здесь! – радостно сообщил Коля.

– Кого видел?!

– Так «Опель» же! Серебристый! 255-25!

Антон Лукич мгновенно очнулся.

– Где он?!

– Я же говорю – здесь!

– Да где – здесь?! – вышел из себя Харкун. – Откуда ты звонишь?!

После секундной паузы Коля удивленно произнес:

– С вокзала, конечно.

Харкун с досадой плюнул. Действительно, где же еще он мог находиться в час наибольшего движения пассажирских поездов?

– Ладно, молодец. «Опель» на площади, перед вокзалом?

– Ага.

– А водитель?

­– Какой водитель?

– Который приехал на «Опеле»! – заорал Антон Лукич.

– Сейчас посмотрю, – ответил Коля.

Не отключаясь, Коля, судя по всему, направился к машине.

«Болван, вот болван! – едва не застонал Харкун. – Куда поперся?!»

Он слышал в трубке характерный шум вокзала и шарканье Колиных ног по асфальту. Периодически до слуха Антона Лукича доносилось «Минеральная вода… Ни пользы, ни вреда…»

«Ну, я тебе дам минеральную воду!» – выходил из себя Харкун.

Через минуту Коля сообщил:

– Его там нет.

Антон Лукич сдержал гнев и попросил:

– Николай, не спускай глаз с машины! Я сейчас приеду. Понял?

– Понял, – с готовностью ответил Коля. – Мне возле «Опеля» стоять?

– Возле задницы! – сорвался-таки Харкун. И тут же поправился, пока Колян не начал уточнять: – Возле пригородных касс стой, ясно тебе?

– Так точно! – четко ответил Николай и отключился.

… Минут через пятнадцать «Москвич» Харкуна подкатил к вокзалу. Не успел он выбраться наружу, как заметил Колю, приплясывающего на ступеньках и с радостной улыбкой показывающего куда-то пальцем. Машинально повернув голову, «пан полковник» увидел в ряду припаркованных машин серебристый «Опель».

«Вот дурак!» – ахнул Харкун.

А Коля уже подбежал к начальнику и, продолжая тыкать пальцем, горячо зашептал:

– Вон он, вон он! Видите?

– Да вижу, идиот! Опусти руку!

Руку Коля опустил, зато завращал глазами.

– Ты  чего? – оторопел Харкун.

– «Опель», – таинственно произнес Николай.

Сдерживая ярость, Харкун прошипел:

– Молодец, Коля! А теперь иди домой.

Николай замотал головой:

– Не-е! Мне еще работать.

– Так иди работай!

– Слушаюсь! Пан полковник, если что, зовите.

– Непременно!! Иди уже!!

Коля наконец ушел на перрон, а Харкун, бормоча ругательства, залез в «Москвич».

Прошло совсем немного времени (может, минута или две), и Антон Лукич увидел владельца серебристого «Опеля». Да, это был он, человек, перепрыгнувший поздним вечером через забор заброшенного заводика. Оборотень.

Фирсов остановил машину на лесной дороге, в глуши. Посмотрел на часы, вздохнул, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Через двадцать минут послышался шум мотора, среди деревьев мелькнул серебристый силуэт, и Фирсов вышел на дорогу.

Из остановившегося поблизости «Опеля» выбрался долговязый человек, кивнул Фирсову и угрюмо спросил:

– Ну, что? Какие новости?

Директор «Строймонтажа» сплюнул:

– Хреновые. Вчера я обнаружил слежку. Проверился по привычке, на всякий случай, и подловил какого-то типа на джипе.

– Кто он?

– Не знаю пока. На мента не похож, уж очень непрофессионально работал. Да менты на джипах и не ездят. Но у него был прибор ночного видения, и он разглядывал мою машину, когда я остановился. Я-то и без прибора…

– Ясно. Дальше.

– В общем, заметил я, как он таращится. Развернулся, он и дернуться не успел. Лицо незнакомое. Я с ним немного покалякал, да и поехал себе.

– Номер запомнил?

– Запомнил. Да что это даст? Ну, узнаю я, кто он…

Долговязый перебил:

– Я тебе больше скажу: за мной тоже следили. Сегодня.

– Да ты что?!

– Утром я поставил машину возле вокзала. Возвращаюсь и вижу: трется около нее какой-то пацан. Заглянул внутрь и что-то говорит по мобильнику. Мне интересно стало, зашел в аптеку и стою, смотрю. Минут через десять-пятнадцать подъезжает дурацкий зеленый «Москвич», вываливается толстый дядя с усами а ля казак. Пацан (мне показалось, у него с головой не все в порядке) аж запрыгал, пальцем тычет в сторону моего «Опеля». У мужика морда злая, что-то сказал пацану, тот и убрался, а усатый залез в свой «Москвич». А что дальше, думаю? Сел в машину, поехал. Тот – за мной. Ну, я его часок за собой потаскал, да и оторвался.

Фирсов глухо выругался:

– Значит, точно: нас пасут. Но кто? И почему? Ведь явно не менты.

Долговязый сказал, глядя в сторону:

– Думаю, пора закругляться.

– Как только найдем, сразу сваливаем. А пока надо сидеть тихо.

– Согласен. Только давай сделаем одно исключение, раз уж напортачили.

– Какое?

– Очень мне морда того мужика не понравилась. Разреши потолковать с ним по-нашему. Размяться охота.

Фирсов усмехнулся:

– Самому охота. Как думаешь сработать?

– Просто. Подъеду снова к вокзалу, припаркуюсь. Пацан, как я понял, на перроне торгует. Увидит машину, вызовет своего начальника, или кто он там. Дальше – легко: заманю куда-нибудь в лес, ну, и… травмы, несовместимые с жизнью.

Фирсов согласился:

– Ладно, разминайся. Но после этого…

Долговязый поднял ладони:

– Не продолжай, понял. А скажи-ка мне номер машины того типа, что за тобой следил. Может, увижу где.

Бульдог, руководивший одной из городских бригад от имени Макса, встретился с шефом в баре «Зиг-Заг», находившемся на подконтрольной им территории. Свою кличку он получил за внешнее сходство с этим представителем семейства псовых.

Обсудив текущие дела, они сидели молча, потягивая пиво, пока Бульдог не вспомнил о главном.

– Слушай, Макс, у тебя скоро день рождения. Так пацаны просили узнать, что тебе подарить.

Макс пожал плечами:

– Да что хотите. Только не бабки, я вас умоляю.

– Бабки, конечно, было бы проще. Ломай теперь голову…

– Зато сюрприз будет. Заодно проверю, как у вас фантазия работает.

Бульдог сразу загрустил: с фантазией в бригаде было плохо.

– Даже не знаю… У тебя все есть. Черт, ну и задачка!

– Ничего, напрягитесь и придумайте. Кстати, Саня, у тебя случайно нет фильмов про оборотней? Я слышал, ты большую коллекцию дисков собрал.

Лицо Бульдога растянулось от удовольствия:

– Ага, до тысячи. И про оборотней есть. А зачем тебе?

– Да так, интересуюсь, – неопределенно ответил Макс. – Дашь посмотреть?

– О чем речь? – воскликнул Бульдог. – Хоть сегодня!

– Тогда завези ко мне домой.

– Договорились!

Взгляд Бульдога вдруг застыл, а потом глаза его засияли, как у человека, решившего сложную проблему.

– О! Теперь я знаю, что тебе подарить!

– В самом деле? – равнодушно сказал Макс.

– Вот это будет сюрприз так сюрприз! – радовался Бульдог, потирая руки.

– Ну и хорошо, – кивнул Макс, догадываясь, какой сюрприз его ожидает: куча дисков с ужастиками, и большая часть их будет про оборотней.

Но он ошибся.

Студенты 80-х. Выпуск 18

III КУРС

НОЧЬ НА ХАТЕ

Практика наша уже закончилась, а снег все еще лежал. Тогда, в 1987 году, весна наступила очень поздно, до самого мая не было листьев на деревьях, в отличие от предыдущего года, когда 4 апреля я ходил в одной рубашке по причине жары. В марте к нам в общагу заехали наши приятели из шестой школы – Иван и Витя.

– Поехали гулять! Только вот девчонок нет. Можешь найти нормальных?

Почему не могу, могу. Я отправился к своим старым приятельницам, Светке и Людке, к которым как раз пришла Ленка, с их же курса. Компанейские девки, то, что надо.

– Девки, – говорю, – есть возможность на шару выпить. Поедем?

– С тобой?

– Со мной.

– Поехали!

И вот мы вчетвером, плюс Иван и Витя, плюс водитель – бородатый доктор залезаем в старый горбатый «Запорожец» и едем «на хату». Днища в машине практически не было, поэтому, когда переезжали какой-нибудь бугорок, пол поднимался вместе с нашими ногами. Тесно было, девки сидели у нас на коленях, но весело.

Приехали. Окраина Нежина. Посмотрел я на «хату» и почему-то вспомнил «Черную кошку» из фильма «Место встречи…». Они тоже в подобном месте отсиживались.

Но в нашем случае все было не страшно, а смешно. Хозяин «хаты» натопил печку, завел музыку, и мы начали отдыхать. «Аппаратура» была та еще – чемоданчик с маленькими бобинами, из самых первых советских магнитофонов. Они и тогда были уже редкостью. Музычка соответственная. Потанцевали, попили, поели, время как-то незаметно прошло. Пора убираться.

Иван, как порядочный, сразу отправился домой. Витя пригласил к себе Ленку, а мы, остальная часть, захотели к себе в общагу.

Из-за сильного мороза «Запорожец» не заводился, и мы в сопровождении бородатого доктора пошли пешком. Шли долго, так как далеко забрались. А когда добрались, нас в общагу не пустили – поздно, мол. Просто не открыли дверь.

Что делать? Ночь, мороз. Людка отправилась к каким-то родственникам, а я, Светка и бородатый доктор двинулись в обратный путь.

Пришли злые и замерзшие. Как назло, печка уже остыла, пришлось раскочегаривать по-новой. Хозяин куда-то исчез, управились сами и завалились спать, ибо было поздно. Из-за недостаточно высокой температуры легли не раздеваясь. Я – на единственном диване, доктор со Светкой – на полу. Под голову себе я положил магнитофон, так как подушек не было, и быстро уснул.

Проснулся оттого, что трудно стало дышать. Крикнул этим, на полу:

– Эй, вы ничего не чувствуете?

Они еще не спали.

– Воняет чем-то, – отвечают.

Включаем свет – так и есть: полная хата дыма. Давай выгонять: доктор открывает дверь, я взмахиваю большим листом фанеры, найденным в коридоре, и гоню дым в сени. Проветрили, в общем, хату и снова улеглись.

Светке, наверно, было некомфортно с доктором на полу, потому что она перебралась ко мне на диван. Стало теплее. Не успели задремать, как в дверь кто-то застучал. Ну что за ночь такая!

Оказалось, вернулась Ленка. Что-то у нее с Витей не срослось. Тоже проболталась всю ночь по морозу, поэтому быстро прыгнула на наш диван. Втроем стало совсем тепло (я лежал посредине).

Утром я посочувствовал доктору, совсем задубевшему на полу. Завести «Запорожец» он опять не смог, пришлось тащиться пешком. Девки ругались, а мне было смешно. Редко выпадает такая прикольная ночь.

ЧТО ИМЕЛ В ВИДУ ФЕЛЛИНИ?

В 1987 году в Нежине практиковались групповые просмотры фильмов, преимущественно «западных». Студенты НГПИ занимали весь зал, а перед показом выступал «идеолог», объясняющий, о чем фильм и как его надо понимать. Несколько слов он говорил и по окончании фильма.

И вот – картина Ф. Феллини «И корабль плывет». По-моему, хрень порядочная. В конце подводная лодка торпедирует этот самый корабль, спасаются лишь журналист и носорог. Плывут они на шлюпке, и журналист рассказывает: «К счастью, это оказалась самка. Невзирая на то, что она была больна, а на теле у нее были гнойные язвы, я питался ее молоком, благодаря чему и выжил» (за точность цитаты не ручаюсь, но смысл именно такой).

И местный «идеолог» объяснил этот эпизод так:

– Носорог олицетворяет собой загнивающее капиталистическое общество, а журналист – буржуазную прессу. Несмотря на критику загнивающего общества, пресса все равно питается от него, благодаря чему и живет.

Не знаю, что имел в виду Феллини, но интерпретация меня потрясла.

КАК Я СДАВАЛ Л.С.ПАСЕЧНИК НА ТРЕТЬЕМ КУРСЕ

Вела у нас практические по какому-то предмету Линда Сергеевна Пасечник, добрая женщина. Пришло время сдавать ей экзамен, а я не знаю абсолютно ничего. Но – куда деваться. Вошел последним – единственный случай в моей студенческой жизни. Взял билет и вижу – полный провал. О чем там речь – не пойму.

Дождался, пока остался один, подсел к столу. Ну, и признался:

– Ничего не знаю.

Линда Сергеевна:

– Что, не знаете первый вопрос? Давайте второй.

– Да я и второй не знаю, – говорю.

– Тогда третий.

– То же самое, Линда Сергеевна.

– Гм… Ну, возьмите другой билет.

– Нет смысла, Линда Сергеевна.

И сижу с удрученным видом.

Она немного подумала и вздохнула:

– Что же мне с вами делать? Ладно, давайте зачетку.

И поставила мне «государственную», то есть «тройку». Что и требовалось.

Студенты 80-х. Выпуск 17

III КУРС

ЗАБАВНЫЕ ПОХОРОНЫ

По ходу жизни мне пришлось побывать на многих похоронах, но таких забавных, как в октябре 1986, я не припомню.

Умер бывший преподаватель института, уже много лет находившийся на пенсии. Тело выставили для прощания в актовом зале старого корпуса. К процедуре перемещения покойного к месту вечного упокоения привлекли несколько преподов, пацанов-первокурсников и нас четверых, старую гвардию. Мне с Толяном Горохом выпало нести крышку (придумал же кто-то – вдвоем тащить!). Ничего хорошего из этого не вышло, и нам в помощь поставили двух первокурсников, тогда все пошло как надо.

Вова Другаков нес институтское знамя. Хуже всего пришлось Толику Бондарю. Его, высокорослого, поставили нести гроб, причем он шел в средине, а по краям невысокие преподы. Таким образом, вся тяжесть пришлась на плечо Толика. На кладбище, когда гроб поставили на место, где проходила гражданская панихида, Толян зло сказал:

– Я думал, сдохну. Эти сволочи только слегка руками поддерживали, а я пёр. Еще немного, и я бы его бросил.

Да, это была бы картина…

Долго говорили речи. Когда выступал один из преподов, я заметил, что к его лысой голове приклеилась паутина, а другой ее конец прицепился к верхушке знамени. Говорил он, покачиваясь с пятки на носок, паутина то прогибалась, то натягивалась, и создавалось впечатление, что его водят на ниточке, как марионетку. Несмотря на торжественность момента, мне было смешно.

Наконец понесли тело к месту захоронения. Вовка, задававший темп движения, шел очень медленно. Кто-то крикнул, чтобы шли побыстрее, и тут процессия так рванула, словно торопилась поскорее избавиться от несчастного покойника.

– Ну, не так же быстро, товарищи! – крикнул тот же голос.

Пошли медленнее. Дальше было неинтересно. Все побросали немного земли и уехали, а завершать погребение осталась, естественно, старая гвардия. Нас ждал автобус, чтобы отвезти на поминки, которые проходили в студенческой столовой. Без нас не начнут – так нам сказали.

Пошабашив, мы приехали к столовой, но не заходили, а ждали Другакова, понесшего знамя в институт. Мимо прошел преподаватель зарубежки П.В. Михед с раздутым портфелем в руке, звеневшим при каждом его шаге.

– Что несете, Павел Владимирович? – поинтересовался я, хотя и так было понятно.

– Книги, – засмеялся он. – В библиотеке взял.

– Читать будете?

– Читать.

– Ну, вы нам несколько страниц оставьте.

– Оставим.

Пришел Другаков, и мы поднялись в столовую. Народу было полно, но никто не начинал – нас действительно ждали. И пошло веселье.

Напротив меня сидел председатель общества трезвости, и на моих глазах взял да и хлопнул полный стакан водки. «Нормально, – подумал я, – мне матпомощи не дали за отказ от вступления в общество, а председателю можно пить стаканами». Впрочем, я по этому поводу не переживал, так как знал, что в обществе трезвости пьют все.

Очень скоро народ забыл, по какому поводу собрались. Где-то уже и песня зазвучала. Кто-то предложил выпить за вдову покойного преподавателя, на что она с веселым смехом заявила:

– А я еще не умерла!

Атмосфера в зале была просто праздничная – не поминки, а свадьба.

В общем, погуляли мы неплохо. А когда уходили, вдова свесилась через перила и крикнула нам на прощанье:

– Как только вы вошли, я сразу поняла – это идут будущие директора школ!

Увы, почтенная вдова ошиблась. Я и Вова в школе вообще не работали, Толян Горох дорос до завуча. И много лет спустя я узнал, что и Толик Бондарь директором не стал. Стала его жена, но не он же.

КОГДА ЛУЧШЕ МОЛЧАТЬ

В октябре мы получили стипендию за пять месяцев – три летних и два осенних. Огромные деньги – двести пятьдесят рублей. И захотелось нам с Толяном Горохом попутешествовать, мир повидать. Решили поехать в Таллинн, тогда еще Таллин, с одной «н». Добираться пришлось через Москву, откуда ехали в купе с армянином и солдатом-эстонцем. Типичный советский интернационал.

Таллин нам понравился, особенно старый город. У меня была цель – проверить, правда ли, что на русский язык здесь реагируют негативно. И действительно, когда мы покупали мармелад, я произнес это слово по-русски, так продавщица чуть ли не в лицо мне швырнула коробку, процедив сквозь зубы: «Рубль девяносто».

Зато совсем другая ситуация была, когда я купил резиновые сапоги. Стоили они 15 рублей 10 копеек, у меня были десятка и две троячки. Предположив, что кассир попросит у меня 10 копеек, чтобы дать рубль сдачи, я приготовил монету.

Подхожу к кассе и молча протягиваю сапоги. Кассирша что-то говорит по-эстонски. Даю 16 рублей. Она снова говорит. Догадываюсь, что просит 10 копеек, и даю ей, из чего она делает вывод, что я свой, раз понимаю эстонский язык. Выбивает чек, я беру сапоги и отхожу. Кассирша что-то кричит мне вслед, я возвращаюсь, она хватает сапоги у меня из рук и красивенько заворачивает в бумагу.

И я понял, что в Прибалтике, если не знаешь язык, лучше помалкивать. Обслужат по первому разряду.

КАК МЫ ПРОЯВЛЯЛИ ВЫДЕРЖКУ И К ЧЕМУ ЭТО ПРИВЕЛО

Наша с Толяном комната была на первом этаже. И как-то рано утром, в полной темноте, кто-то начинает стучать в стекло. Мы проснулись, но встать и посмотреть, кто там балуется, не желаем. Стук продолжается, упорный такой. Мы лежим, надеясь, что стучальщику надоест это занятие и он удалится, дав нам возможность спать дальше.

Ничуть не бывало – стук становится еще громче и настойчивей. Мы с Толяном выдерживаем характер, притворяясь спящими. И все же минут через пять Толян не выдерживает, вскакивает и с руганью лезет на подоконник. При этом наступает на штору, карниз отрывается, цепляет его по голове и со всего маха опускается на мою голову. Тут уже и я начинаю орать. Орем вдвоем с Толяном и лезем в форточку, чтобы узнать, кто нам спать не дает.

Оказывается, Володька Другаков. Ночью у него родился сын, и он уезжал домой, а к нам постучал, чтобы поделиться радостью.

Потирая головы, мы его поздравили. Спать расхотелось. И почему мы сразу не выглянули? Хорошая штука – выдержка, но не всегда полезная.

КАК Я СЛИШКОМ ПОВЕРИЛ В СВОИ СИЛЫ

Приехали как-то зимой какие-то земляки, которые знали Толика Гороха. И по такому поводу состоялась пьянка, но речь не о ней. Вечером я надумал пойти проведать Другакова, что и осуществил. А когда шел назад, вдруг оказалось, что на первом этаже второй общаги, где Вова жил, возле вахтера стоят два мента. Зашли погреться, должно быть.

Вовка хотел вести меня назад в свою комнату, чтобы я не нарвался на неприятности. По трезвому рассуждению так и следовало поступить, но какое может быть трезвое рассуждение у пьянючего студента? Пойду в свою общагу, и все тут. Тогда Вова взял меня под руку, чтобы хоть свести вниз. Я же рассудил по-другому: увидят менты, что меня ведут, и сразу поймут, что я пьяный. Поэтому шепнул Вовке, чтобы отпустил мою руку. А когда он это сделал, шагнул вперед и… Я оступился и кувырком скатился ментам прямо под ноги. Зрелище, говорят, было красивое.

Менты загоготали:

– Что, готовый?

А я лежу на полу, морда пьяная, но отвечаю с достоинством:

– Нога подвернулась.

Вовка меня быстренько подхватил и увел, пока они не опомнились.

Вывод: если вас хотят поддержать, хоть морально, хоть буквально, не отказывайтесь. Не всегда можно полагаться на свои силы.

КАК НАЙТИ ПОВОД-2

В декабре 1986 года в Алма-Ате произошли студенческие волнения, что-то на национальной почве. Как раз в это время к нам снова пожаловал Паша, уже закончивший институт. Его заметили казахи и решили отомстить за прошлогоднее избиение. Собрались в своей комнате и думают, как бы его заманить и отметелить. Но, как говорится, не буди лихо, пока оно тихо.

Кто-то сообщил Паше о заговоре, и он тут же возбудился. Прихватил все того же Вадима и отправился к казахам.

Когда они его увидели, воинственный пыл мгновенно куда-то пропал. А Паша в своем стиле начал издалека:

- Ну что, пацаны… Вы как относитесь к событиям в Алма-Ате?

- Да… никак…

- Ах, никак?!

И – хрясь в табло.

И повторилось прошлогоднее побоище.

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА

В феврале началась наша первая педагогическая практика. Мы с Толяном и несколькими девчонками попали в нежинскую школу № 6. Я отнесся к практике довольно легкомысленно, конспектов не готовил, проводил уроки как бог на душу положит. Ничего, прошло. Правда, получил в результате тройку – за неправильный подход к подготовке и проведению уроков.

И мне, и Толяну достались седьмые классы. Переходный возраст, когда авторитет учителя уже не действует, а договориться по-хорошему, как со взрослыми людьми, еще не получается. Приходилось даже силу применять. Например, был у меня один оболтус, который любил вертеться и бубнить, мешая проводить урок. Я приложил его лбом к парте, тогда он успокоился на время. Произошло это на глазах у классной руководительницы, не преминувшей отметить мой непедагогический метод убеждения. Но я не раскаивался в содеянном.

Дети подобрались не слишком грамотные, о чем свидетельствует такой случай. Пишет ученик на доске предложение, в котором было слово «километр». Он написал «киллометр». Спрашиваю:

– Кто видит ошибку?

Лес рук. Вызываю. Исправляют – келламетр.

– Неправильно, ошибка в другом месте.

Снова поправка – килламетр.

– Неправильно.

Растерянные лица: а где же ошибка? Так и не догадались, пришлось объяснять. Недоуменный вопрос:

– Так что, и «килограмм» пишется с одной «л»?

Я собрал небольшую коллекцию шедевров из изложений и сочинений моих школьников. Читайте.

Валерий Чкалов испытывал новый самолет. Неожиданно мотор зачихал и остановился. Чкалов починил его и полетел дальше.

Чкалов не хотел, чтобы девочка погибла под тяжелой бетонной машиной.

Отец посылал Дубровскому деньги, чтобы он мог ходить в бар.

Дубровский устроился к Троекурову Дефоржем. Однажды слуги втолкнули его в комнату, где сидел медведь. Дубровский не растерялся и прыгнул в угол. Когда к нему подошел медведь, он не растерялся, достал пистолет и выстрелил ему в ухо. Голодный страдающий зверь повалился на пол.

Старики-рабочие на тележках везли трехметровые каменные плиты (такое разве что слону под силу!)

Изложение о подвиге Михаила Мороза, который вынес с поля снаряд. Снаряд взорвался в его руках, и врачи три дня боролись за его жизнь, но Миша умер. Вот как это расписали школьники:

1. Снаряд взорвался в руках у Миши Мороза. Врачи три дня беспокоились о его здоровье.

2. Врачи три дня не отходили от его кровати. Так погиб Миша Мороз.

Из изложений по «Молодой гвардии» А. Фадеева (эпизод, в котором Олег Кошевой останавливает понёсших коней). Фраза примерно такая: «Кони присмирели в его руках и только встряхивали гривами». Изложения:

1. Они еще встряхивали крылами.

2. Оба коня вдруг сразу присвинели в его руках.

Задание – написать сочинение по афоризму М. Горького «Рожденный ползать – летать не может». Я сидел на последней парте (дело было на уроке в классе Толяна). Все пишут. И вот поворачивается ко мне паренек и тихо спрашивает:

– А как писать – «ампутация» или «омпутация»?

– Ампутация, – просвещаю я его, а сам думаю: «При чем здесь ампутация?»

Оказывается, он писал о подвиге А. Маресьева!

Мы близко сошлись с преподавательской молодежью – физруком Витей, военруком Иваном и секретаршей Витой. К нашей молодежной компании примкнул второй физрук Добрянский, мужчина лет сорока. У него мы отмечали 23 февраля. Вот как это было.

Собрались после уроков мы с Толяном и Витя с Иваном где-нибудь выпить по случаю праздника. Догоняет Добрянский:

– А вы куда?

Так и так, говорим, хотим выпить.

– Я с вами. Только зайду в сберкассу, деньги сниму.

Зашел и снял – три рубля. Зато предложил идти к нему домой, потому что жена уехала в Киев и приедет поздно вечером. Мы и пошли.

Сидим, отдыхаем. Вдруг – звонок. Я открыл. На пороге женщина. Здрасьте – здрасьте. Она заходит на кухню и включается в веселье. Узнали, что зовут Татьяной. Нормальная тетка, выпила с нами, рассказывает всякие истории. Я решил, что это соседка Добрянского. Он, правда, ее не представил.

Иван приглашает всех летом к себе на дачу. Толян игриво подмигивает женщине:

– Таня, поедем на дачу?

Она охотно соглашается:

– Конечно, мальчики, поедем!

Ну, думаем, мировая тетка. Потихоньку спрашиваю у Добрянского:

– Это кто, соседка?

Он спокойно отвечает:

– Да нет. Жена.

Я чуть со стула не упал.

– Что ж ты сразу не сказал? Она же должна была поздно приехать!

Он пожал плечами:

– Значит, раньше управилась.

Представляю, как выглядели в глазах хозяйки пацаны, приглашающие почтенную женщину на дачу!

После такого открытия мы не засиделись. Тем более, что пить было уже нечего.

Восьмое марта мы начали отмечать еще седьмого, дома у секретарши Виты, после чего перебрались к Ивану, где засиделись часов до трех ночи и остались ночевать. Спали все кучей на полу. Восьмого продолжили и снова заночевали. Нужно сказать, что седьмого и восьмого было слякотно, и я надел резиновые сапоги. Кроме того, оделся довольно вольно – в джинсы и джемпер без воротника на голое тело. А утром девятого ударил мороз, и улицы покрылись слоем льда. Переодеваться не было времени, мы и так чуть не опоздали на занятия – проспали, так как опять пели на кухне почти до рассвета. Хорошо же я выглядел в своих резиновых сапогах!

В общем, время в школе мы с Толяном провели славно. А лет через семь встретили нашу однокурсницу, которая работала в этой самой шестой школе. И она нам поведала, что как-то сидела в учительской с Иваном и Витей, и они брюзжали:

– Что за студентов присылают на практику? Каждый год какое-то дерьмо! Вот в восемьдесят седьмом были студенты!

Она прикинула – как раз время нашей практики.

– А как их звали?

– Роман и Толян.

– Так это же мои однокурсники!

– Да? Вот это были настоящие студенты!

Значит, добрая память о нас какое-то время еще жила в стенах школы. Приятно, черт возьми.