II КУРС
Е.Н.
МИХАЛЬСКИЙ, СТРАННЫЙ ПРЕПОД
В пединституте им. Н.В. Гоголя всегда
хватало всевозможных чудиков среди преподов. Один из самых ярких – Евгений
Николаевич Михальский, преподаватель русской литературы. За его речью уследить
было чрезвычайно трудно, но еще труднее – понять, что он хотел сказать, так что
многое из того, о чем хотелось бы узнать, приходилось осваивать самостоятельно.
Здесь я привожу некоторые его
высказывания.
–
Я разрежу всех писателей на две половины (имел
в виду то, что первую половину творчества писателей мы будем изучать на 2-м, а
вторую половину – на 3-м курсе).
–
Почему 60-е годы ХIХ века замечательны? Я
постесняюсь дать ответ: слишком он прост и связан с критическими размышлениями от и до.
– Хронология – наш хлеб. Вы понимаете, о чем я
говорю (если честно, то основная масса не
поняла).
–
На курсе – сто пятьдесят человек. Пятьдесят из них учатся нормально. Остальные
сто – троечники. Это арифметика. А мы работаем по законам высшей математики
(?!).
Как-то
Евгений Николаевич показал репродукцию панно, где были изображены русские
писатели.
–
В центре – солнце русской литературы – великий Пушкин. Но почему Достоевский до
Пушкина? Вот Лев Толстой, весь выросший из почвы. А где-то внизу – Гоголь,
освещенный солнцем. Тургенева называют богатырем русской литературы. Ну-ка, где
этот богатырь? Что-то не видно.
–
«Бесприданница» – ровно сороковое произведение Островского.
–
Я читаю, читаю, вам надоело, вы встали и ушли, а мой голос здесь гремит. Это
картина Чацкого (?!). Заходит Алла Степановна (в то время декан филфака), аудитория пустая, а лектор работает (о чем это он, никто не понял).
–
Проверьте свои знания. Как в «Муму» звали старую барыню? Никто не скажет:
никак. Старая барыня, и всё.
–
Четыре вещи, самые патриотические в русской литературе: «Бородино» Лермонтова,
«Война и мир» Толстого, «Козьма Захарьич Минин-Сухорук» Островского. Четвертым я почему-то считаю «Князя Серебряного»
А.К. Толстого.
Пишет
на доске rendez-vous.
–
Кто здесь немец?
Мы
удивлены и молчим.
–
Есть немцы? Я имею в виду, кто изучает немецкий язык? Прочитайте по-немецки.
Немец прочтет рендез-воус. Это не
немецкое, а французское выражение. Рандеву.
–
Я должен бы дать вам данные из книги Рибасова, но, увы, кое-какие
вульгарно-социологические положения придется переделать, перечеркнуть и дать
вам заново.
Показывает
на окно аудитории.
–
Окно. Окно-рама. Окно-рама в Графский парк. Окно в природу.
Не помню, о чем:
–
Впереди на лихом коне! Седло пустое. Кто может скакать в пустом седле? Дьявол?!
Иррациональное?!
–
Есть такие лица – проведешь по нему рукой, и показываются яйца.
Женская часть аудитории уставилась на
Михальского в недоумении, зато мужская (четыре человека) угорала от смеха, хотя
мы и не поняли, о чем он.
На
лекции о творчестве А.А. Фета нарисовал круг с точками, внутрь которого
проникают со всех сторон стрелки:
–
Это Украина времен Тараса Бульбы. Точки – города-крепости. Киев, Винница,
Нежин, Чернигов и т.д. Неприятель вторгался со всех сторон, но обойти эти
города не мог. Они связывали всю страну.
Рисует
подобную картинку:
–
А это орбитальная космическая станция. Все отсеки связаны между собой. Всё
взаимосвязано. Вот так и мировосприятие Афанасия Фета.
После
просмотра фильма «Лев Толстой» вошел в аудиторию, долго молчал и, наконец,
завопил не своим голосом:
–
Вчера хоронили Льва Толстого! Где вы были?!
Читает
лекцию. Вдруг сильно хлопает руками по бокам кафедры:
–
Передо мной стена! (имел в виду
студентов, конечно).
Как-то,
демонстрируя, как сидел молодой Николай I перед своим учителем В.А. Жуковским, забросил ногу на
стол и долго оставался в таком положении.
В
другой раз рассказывал о слесаре, который собирал книги Ж. Сименона и всё о
писателе и его творчестве. Сименон прислал слесарю открытку с благодарностью за
популяризацию своих произведений. Все материалы о Сименоне находились у этого
слесаря в папках. В этом месте вдруг следует удар руками по кафедре и бешеный
крик:
–
Где ваши папки?!
Однажды
на практическом занятии Е.Н. вызвал девушку, чтобы та рассказала о Базарове
(«Отцы и дети»). Не успела она раскрыть рот, как Михальский перебил ее и стал
говорить сам. Говорил он с полчаса, начав со второго тома «Мертвых душ» и
закончив ядерной катастрофой (честное слово, не вру). После этого посадил на
место несчастную студентку, сказав:
–
За такой ответ я не могу поставить больше тройки.
На
экзамене по литературе:
–
Что сказал Каренин Стиве Облонскому, когда тот пришел просить его развестись с
Анной? Я вам подскажу начало фразы. Он сказал: «Да, да…» Продолжите мою мысль.
Тогда
же, на экзамене, он просил студенток нарисовать расположение войск во время
Аустерлицкого сражения (разве это по силам несчастным?) или схему движения
Угрюм-Бурчеева по городской площади.
Меня
же он мучил не очень долго, отметил, что, раз у меня «пять» по французскому, то
я могу читать «Войну и мир» без сносок (и так, мол, пойму), и собирался
отпустить, но тут вошел тогдашний декан Самойленко, и Михальский вынужден был
задать мне еще какой-то вопрос (кажется, по Чехову). Ответа я не знал, и минуты
три мы все сидели молча: декан, Михальский и я. Наконец, Евгений Николаевич
сказал:
– Я удовлетворен таким ответом, – и поставил
мне «тройку».
Наш
приятель Сергей Бородавко, учившийся курсом старше, говорил о Е.Н. Михальском:
–
На втором курсе его было интересно слушать, можно было посмеяться. На третьем –
хотелось подойти и въе…ать так, чтобы не встал.
Володя
Другаков после трех первых лекций Михальского сказал:
–
Как это Серега до третьего курса терпел? Мне уже сейчас хочется подойти и въе…ать!
Комментариев нет:
Отправить комментарий