Здесь я начинаю публикацию своих историй о поручике Ржевском.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Поручик Ржевский... Кто не слышал этого
имени? Но, в то же время, что нам известно о нем, как об историческом лице?
Сведения о поручике чрезвычайно скудны и
дошли до нас в виде анекдотов, по которым, конечно же, нельзя судить об этой
поистине великой личности, сыгравшей выдающуюся (а в некоторых случаях – решающую) роль в российской и мировой
истории. Невероятно, но факт: известнейшая фигура своего времени оказалась
забытой, а ее деяния совершенно необоснованно приписаны другим лицам. Возможно,
в этом виноваты завистники, стремившиеся за счет чужих заслуг поднять
собственное реноме. Как бы то ни было, это уже неважно, так как теперь мы имеем
возможность восстановить историческую справедливость.
К
нам в руки совершенно случайно попала книга Романа Донских, никому не
известного писателя. Об авторе, как мы ни старались, ничего не удалось узнать;
никогда не упоминался он в энциклопедиях и справочниках по литературе, так что,
возможно, Роман Донских – это псевдоним.
Может быть, найдутся исследователи, более дотошные, чем мы, и откроют, кто
скрывается под этим псевдонимом; а нас гораздо больше интересует поручик
Ржевский.
К сожалению, в книге не хватает многих страниц (неизвестно, например, где и
когда она издана). В ней собраны
рассказы о разных этапах жизни и деятельности знаменитого поручика. Некоторые
из этих рассказов вызывают сомнение в достоверности, слишком уж невероятны
описанные в них события. Но, как известно, Ржевский – это Ржевский, и с ним
могло произойти все, что угодно.
Очень жаль, что нигде не
упоминаются имя и отчество Ржевского; неясно также, где он родился и вырос; вообще детство и юность героя остались скрытыми от нас завесой времени. Тем не менее, богатый
фактический материал дает вдумчивому читателю возможность мысленно перенестись
в ту удивительную, наполненную грандиозными событиями эпоху, когда жил и
действовал этот колосс – поручик
Ржевский.
Общество памяти поручика Ржевского
ЖЕНИТЬБА ПОРУЧИКА
РЖЕВСКОГО
"Милостивый государь!
Спешу
обрадовать Вас и уведомляю, что я испросил месячный отпуск для
упорядочения моих личных дел и скоро
прибуду к вам в имение, чтобы привести в исполнение давнее Ваше и мое намерение и жениться на
племяннице Вашей Шурочке. Засим прошу приготовить все необходимое для
свадьбы и ждать меня.
Преданный
Вам всегда
поручик Ржевский.
13
августа 1814 г."
Отставной майор Азаров с досадой швырнул письмо на
стол.
– Вот дьявол! – вскричал он в сердцах. –
Как это некстати! Болтаться неизвестно где целый год и заявиться в то самое
время, когда так хорошо сладилось дело с титулярным советником Паниным, и все
уже готово к его с Шурочкой свадьбе!
Он выглянул в коридор:
– Епифан!
Ни звука в ответ.
– Епифан!
То же самое.
– Епифан, скотина!
– Чего? – донеслось снизу.
– Ты, изверг! Поди сюда!
На лестнице раздался топот, и показался
Епифан. Маленькие глазки, равнодушное лицо и всклокоченные волосы и борода – вот все, что можно (и
нужно) о нем сказать.
– Звали, барин?
– Звал, – ядовито проговорил Азаров. –
Причем три раза. Не слышал разве, негодяй?..
Епифан подумал и сказал:
– Не-а.
– Однако ж на третий раз услышал.
– На третий услышал, – согласился
Епифан.
– Тогда откуда же ты знаешь, что это был третий раз, а не первый, не
второй или четвертый? Отвечай, мерзавец!
Епифан долго молчал и, наконец, признался:
– С кухаркой вашей языками ляпали.
– Не смей выражаться, хам!
– Слушаюсь! – покорно сказал Епифан.
Азаров подождал, не скажет ли он еще
чего-нибудь, но Епифан молчал, и майор стал давать указания: – Передай кухарке, чтобы обед был
готов к двум часам. На пять персон. Потом съездишь к титулярному советнику
Панину и пригласишь его к обеду. И скажешь ему, что возникли непредвиденные осложнения со свадьбой и мне необходимо срочно с ним
переговорить.
– Как? – переспросил Епифан.
– Скажешь, чтобы приехал на обед, урод!
– А-а, понятно. Передам. Можно идти, что
ль?
– Иди! Да быстрее поворачивайся!
Епифан
затопал сапогами по лестнице, а майор вернулся в кабинет. Почти тотчас
же вслед за ним в дверь вбежала Шурочка, племянница.
– Дядя, почему обед на пять персон? Мы с
вами, Панин, Аглая Петровна, а кто еще?
Азаров хмуро сказал:
– Гусар твой приезжает.
У Шурочки от такого известия перехватило
дыхание, поэтому некоторое время она
только хватала ртом воздух, пока не смогла произнести:
– Ржевский?!
– Ржевский, Ржевский. И как не ко
времени!
– Почему не ко времени, дядя?
– Ты что, не понимаешь? Он – и Панин.
Ведь все уже условлено...
– Но, дядя, ведь мы думали, что Ржевский
погиб! После того, как меня уволили из армии, мы более года не имели от него
никаких известий. А теперь, конечно, я должна выйти замуж за Ржевского – ведь
ему первому я дала слово!
– Так-то оно так, – пробурчал майор, – а
с Паниным-то что теперь?.. Неловко как-то...
– Да под зад коленом, и пусть катится!
– Александра! Ты брось свои армейские
замашки! – строго сказал майор. – Что за казарменный лексикон?
– Если рассудить по справедливости,
дядя, – сказала Шурочка, – то Панин мне
никогда и не нравился. Слишком уж он утонченный, изнеженный. То ли дело
Ржевский!
И глаза ее затуманились.
Азаров с тревогой посмотрел на нее и
вздохнул:
– Может, конечно, он и не сегодня
приедет, но лучше уж поставить на стол
еще один прибор. На всякий случай. Чует мое сердце...
Поручик Ржевский, бравый гусар, лихой
рубака, любимец полка и Фортуны, подъезжал к усадьбе Азаровых. Уже пошли
знакомые места, и сердце его пело. Здесь он впервые увидел Шурочку, здесь они
объяснились в любви. «Как она там? – подумал поручик. – Поди, скучала без
меня». Но уж скоро, скоро он это узнает.
Вот и ворота усадьбы, парк, двор. Ржевский
выскочил из брички, увидел стоящего на крыльце Епифана и крикнул ему:
– Эй, братец, а что, майор Азаров дома?
Епифан почтительно поклонился:
– Дома, барин, дома. Как прикажете
доложить?
– Скажи, приехал поручик Ржевский.
– Слушаюсь.
Епифан скрылся в доме. Оставшись один,
Ржевский в волнении прошелся туда-сюда, начал было писать на земле кончиком
ножен неприличное слово, но, отчего-то смутившись, вытер надпись сапогом.
Миг спустя с крыльца быстро спустился
хозяин, майор Азаров, и пошел навстречу Ржевскому, широко раскинув руки.
– Ах ты, скотина! – укоризненно произнес
Азаров, обнимая поручика и троекратно целуя его. – Где ж ты пропадал столько-то времени, ворьен (мерзавец – фр. Vaurien)? Ведь целый
год ни слуху, ни духу!
Епифан, подслушивавший за дверью, сказал
сам себе:
– Ишь ты! Вором называет! Как бы этот
поручик не украл чего...
На всякий случай он спрятал подальше свои
стоптанные, но еще вполне годные
сапоги.
– Ах, мон шер (мой дорогой – фр. Mon cher), это все Бонапарт проклятый, – отвечал меж тем
Ржевский. – Пока не свели его к нулю, никак-с
не мог приехать. Зато, как только представился случай, я сей же миг
прилетел-с на крыльях любви-с! А что Шурочка? Здорова ли?
Азаров замялся и несколько натянуто
ответил:
– Здорова. Ждет.
Больше он ничего не успел сказать, так
как поручик уже оказался за дверью, свалив при этом с ног Епифана, чего,
впрочем, не заметил. Как буря, Ржевский пронесся, громыхая шпорами, по коридору
и ворвался в гостиную. Епифан поднялся и, отряхивая с армяка пыль, сказал уважительно:
– Ишь ты! Здоровый, ворюга проклятый!
Не успел Ржевский переступить порог
гостиной, как у него на шее повисла Шурочка Азарова, визжащая от радости.
Радость эта была так искренна, так ясно написана на лице ее, что Ржевский
растрогался. Обнимая Шурочку одной рукой, а другой поправляя кивер, он
насколько мог нежно произнес:
– Ну, ну! Что ты, душенька? Ты так абордировала (атаковала – от фр. Aborder) меня... я тронут!
И глаза его затуманились.
Вероятно, по этой причине он не сразу
заметил, что в гостиной, кроме них с
Шурочкой, находятся еще двое. Один из этих двоих, молодой человек лет двадцати
восьми, высокий, тонкий, с удлиненным аристократическим лицом, с осуждением
глядел на Шурочку, при этом полупрезрительно улыбаясь: мол, женщины – что с них
взять!
Второй была женщина, полная,
круглолицая, одетая, несмотря на жару, в роскошное бархатное платье. Ее глаза
метали молнии, и она первая обратила на
себя внимание Ржевского, гневно проговорив:
– Это неслыханно! Обнимать чужую невесту
– это... это – афронт (оскорбление – фр.
Affront)!
Ржевский оторвался от Шурочки и с
недоумением уставился на даму.
– Ба! Мы не одни здесь! Вы, кажется,
что-то сказали, мадам?
– Я
сказала, – повторила дама, – что обнимать чужую невесту в
присутствии жениха – значит оскорблять его!
– Совершенно с вами согласен,
мадам, – любезно сказал Ржевский. – Но к
чему это вы?
– К тому, чтобы вы немедленно прервали
объятья с чужой невестой, сударь!
– С чужой невестой? Я? Но, пардон, я
обнимаю свою невесту, и
ваше требование мне слышать
весьма странно-с.
При этих словах молодой человек с дамой переглянулись, и она с тревогой в голосе
спросила:
– Свою невесту? Но кто же вы такой?
Ржевский разгладил усы и подбоченился:
– Честь имею представиться – поручик
Ржевский!
Дама ахнула, а молодой человек медленно
протянул, несколько изменившись в лице:
– Так это вы – Ржевский? Наслышаны-с,
наслышаны-с... О вас тут подлинные анекдоты-с ходят.
– Это чепуха-с, – небрежно ответил
Ржевский. – Однако... с кем имею честь?..
Так же медленно молодой человек сказал:
– Титулярный советник Панин. А это –
маменька моя, Аглая Петровна.
Названная Аглая Петровна вдруг ворвалась
в разговор криком:
– Но ведь вы убиты!
– Кто убит? – изумился поручик. – Я-с?
– То есть мы думали, что вы убиты, –
поправилась Аглая Петровна. – Поэтому сочли возможным свататься к Шурочке
Азаровой, полагая, что вас нет уж в живых более.
– Извини, мон шер, – раздался за
спиной Ржевского голос майора, так что он вздрогнул от неожиданности, – не успел предупредить тебя.
Видишь, какой конфуз вышел.
– Я... фраппирован (поражен – от фр. Frapper)! – сдавленным голосом произнес Ржевский. – Это
просто можно сдох...
– Поручик! – воскликнул Азаров, прерывая
Ржевского на полуслове. – Мы все рады, что ты жив и вернулся. А что касательно
Шурочки, мне кажется, этот вопрос можно будет обсудить после обеда. Прошу всех
в столовую, отобедать, чем Бог послал.
При упоминании о столовой Ржевский
пришел в себя и воспрянул духом. Он сжал руку Шурочки и шепнул:
– Друг мой, неужели этот статский прыщ затмит
меня в твоих глазах?
– О, Ржевский! – только и сказала
Шурочка, и поручику стало ясно, что не затмит. Он с облегчением вздохнул, и
даже, скажем секретно, не только вздохнул, но и выпустил газы. Присутствующие
сделали вид, что не заметили этого; а может быть, и действительно не заметили –
что, впрочем, весьма сомнительно.
Стол был накрыт, как предусмотрительно
распорядился Азаров, на пять персон. Из разнообразия блюд, тарелок, бокалов и
прочей кухонной утвари со всевозможной снедью глаз Ржевского сразу
выкристаллизовал «Вдову Клико», и при виде замечательных бутылок он
почувствовал, что от дурного настроения не осталось и следа. Поручик
одобрительно кивнул майору:
– Вы прямо знали, мон шер, чем меня порадовать!
– Это чем же? – подозрительно спросила
Аглая Петровна.
– Да вот, сударыня, на войне сделал
привычку-с. Приятно, знаете ли, после боя трахнуть одну-две «Вдовушки».
Аглая Петровна едва не потеряла
сознание.
– Как?
Поручик заметил, что его неверно поняли,
и пояснил:
– Я имел в виду, сударыня, что после
того, как помашешь саблей, неплохо заглотать бутылочку шампанского.
– Ах, вот что!
Не успел Азаров приказать лакею открыть
бутылку, как Ржевский выхватил саблю и в мгновение ока отшиб горлышки у двух
бутылок. Брызнуло шампанское, Аглая Петровна взвизгнула и схватилась за сердце.
Ржевский взял в руку бутылку и галантно поклонился ей:
– Мадам, позвольте мне самому-с
наполнить ваш бокал, не откажите в моей нижайшей просьбе-с.
Аглая Петровна была совершенно шарме (очарована – от фр. Charmer) его молодецкими ухватками и изысканными оборотами речи и милостиво
кивнула. В голове ее мелькнула вдруг крамольная мысль: «Что, если женить его на
себе? Я еще довольно молода, да и состояние мое позволяет выбирать себе партию.
К тому же сыну моему не будет препятствия к свадьбе с Шурочкой. Нужно подумать.
А он шарман (очарователен), этот
гусар!»
И глаза ее затуманились.
Майор Азаров встал с бокалом в руке и
торжественно сказал:
– Мон шер Ржевский, пью за победу над Бонапартом
и за твое возвращение!
Панин посмотрел в сторону Ржевского,
улыбнулся уголком рта и сказал вежливо:
– Донки
(осёл – англ. Donkey).
По-английски поручик не понимал и решил,
что Панин желает ему здоровья, поэтому поднял бокал и сказал как можно любезнее:
– И вам того же-с.
Лицо Панина омрачилось, и Ржевский
понял, что здесь что-то не так. Он решил потом как-нибудь выяснить, что такое
ему сказал Панин, а пока налег на семгу. Несколько минут все молчали, воздавая
должное искусству азаровской кухарки, но вот Шурочка, сгоравшая от нетерпения,
попросила:
– Ржевский, расскажи о Лейпциге! Как вы
разделались с Бонапартом?
– Да, расскажите! – поддержала ее Аглая
Петровна.
Поручик пожал плечами и снисходительно
усмехнулся:
– А что Бонапарт? Против нас, гусар, и
сам Александр Великий не устоял бы. Дело было так. Здесь мы, здесь пруссаки,
там французы, а там еще кто-то, не помню, кто. Они – так, а мы – так, они –
туда, а мы – сюда, день, другой, толку нет, на третий они – бздынь! Давят
наших. Мы – на коней, полковник Денисов речь сказал. Как сейчас помню его
слова: «Гусары! Главное в бою – не обделаться!»; и мы понеслись. Врубились с
фланга, кладем французов десятками, идем по трупам, я один человек сорок
завалил, или шестьдесят, не считал; а
может быть, и восемьдесят. Пробились сквозь ряды, гляжу – Наполеон! Сидит на
бугре и кулаком нам грозит. Вокруг – гвардия. Сердце не стерпело, ах ты, думаю,
Бонапартишка драный, подлетаю к нему да как вмажу!
Азаров так и подскочил:
– Кому?! Наполеону?!
– Ну да. У него – челюсть набок, у меня –
вывих кисти. До сих пор на непогоду ноет.
– Ах вы, дурачок этакий! – ласково
попеняла ему Аглая Петровна. – Что ж вы раньше-то не сказали? У меня есть
чудный бальзамчик, всякие хвори как рукой снимает. Я уж вам уступлю флакончик.
–
Премного благодарен, – поклонился Ржевский. – А чем его закусывать?
– Поручик, подите к черту! – кокетливо
засмеялась Аглая Петровна. – Бальзам не пьют, это мазь.
Ржевский удивился:
– Как, то есть, к черту? Я вас не вполне-с понимаю.
Аглая Петровна испугалась, как бы он не обиделся, и
поспешила извиниться:
– Я пошутила, поручик! Так, знаете, к
слову пришлось. Вы уж не сердитесь.
– Да ладно, сударыня, бросьте. Буду я на
всякую хреновину-с обижаться! Я рад, что снова здесь, с Шурочкой и с вами, и
надеюсь, что вы почтите своим присутствием нашу с Шурочкой свадьбу!
Аглая Петровна вспомнила, что она здесь
не только для того, чтобы пить шампанское и есть севрюжину, но и чтобы устроить
судьбу сына (а может быть, и свою), и перешла к делу.
– Давайте все же, господа, обсудим этот
щекотливый кестьон (вопрос – фр. Question). На руку Шурочки два претендента; но мне кажется,
что предпочтение должно быть отдано
моему сыну. Вас так долго не было, поручик, что, по-моему, вы утратили право на
преимущество в этом деле.
– Мадам, плевал я на ваши резоны (доводы – фр. Raisones), – ответил на это Ржевский. – На Шурочке женюсь я!
– Однако, сударь, это переходит всякие
границы! – вскипел Панин и даже привстал. – Что вы себе позволяете?
– А что-с? – ухмыльнулся Ржевский и
положил руку на эфес сабли.
– Господа, господа! – поспешил вмешаться
Азаров, видя, что разговор переходит в нежелательную плоскость. – Решим это
дело полюбовно. Что касается меня, то я считаю, что приоритэ (первенство – фр. Priorité) – за Ржевским, и, пожалуй, готов извиниться перед
вами, сударыня, и вами, господин Панин, за доставленные хлопоты. Как вы сами
видите, обстоятельства сложились так, что говорить о вашей свадьбе не
приходится более…
– Ну, нет! – вскричал Панин. – Я имею
такие же права!
– На! – Азаров сунул ему под нос кукиш.
– Только Ржевский! – крикнула Шурочка.
– Не-е-ет! – завизжала Аглая Петровна.
Поднялся невообразимый шум, ничего
нельзя было понять. Каждый кричал свое, а Ржевский, озорства ради, орал во всю
глотку: «А-а-а!» Епифан, чистивший на крыльце сапог, покрутил головой:
– Ишь ты! Гуляют господа...
Господа покричали минут пять, потом
устали и успокоились. Азаров вытер пот со лба и сказал:
– Ну, хорошо. Если не можем договориться
по-хорошему, давайте устроим состязание между претендентами, и пусть победит
сильнейший.
– Отлично придумано! – обрадовался
Ржевский. – У вас, мон шер, не
голова, а влагалище мыслей!
– Вместилище, мон ами ( мой друг – фр. Mon ami), вместилище, – поправил его
Азаров.
– Мне это одинаково. Словом, я вызываю
господина Панина!
– Еще чего! – запальчиво выкрикнула
Аглая Петровна. – Хотите расправиться с моим мальчиком? Не выйдет!
Тут заговорил Панин:
–Успокойтесь, маменька! Я принимаю вызов
господина Ржевского. Но право выбора оружия – за мной, не так ли?
– Совершенно справедливо, – сказал
Ржевский, – ведь это я вас вызвал. Но мне абсолютно безразлично, какое оружие
вы изберете-с, потому что я одинаково хорошо владею любым.
– Посмотрим, – пробормотал Панин и
громко сказал: – В таком случае, я выбираю стихи. Мы будем состязаться в
сочинении стихов.
– Как-с? – не поверил своим ушам
Ржевский. – Стихи-с?
– Да-с, стихи. Кто сочинит лучшее
стихотворение, посвященное Шурочке, тот и победил.
– Браво, браво! – захлопала в ладоши
Аглая Петровна.
– Но, черт возьми, я даже не помню, как
они выглядят, эти стихи! – нервно произнес Ржевский. – Может, лучше на саблях,
а?..
– Нет, нет, – улыбнулся Панин, не
скрывая торжества. – Оружие выбираю я. Мое оружие – стихи-с.
Ржевский тихо выругался. То есть он
думал, что тихо, но на самом деле его услыхал даже Епифан во дворе, который
сделал вывод:
– Ишь ты! Знатно ругается, подлец!
Азаров пожал плечами:
– Ничего не поделаешь, мон шер! Ты должен принять условия г-на
Панина.
– Знаю! – буркнул Ржевский. – Ну да
ладно! Девиз гусара: «Главное в бою – не обделаться!» Что-нибудь придумаю.
Он захохотал, и Азаров, довольный, что к
Ржевскому вернулось хорошее настроение, сказал:
– Перейдем в мой кабинет, там нам будет
удобнее.
Не откладывая дела в долгий ящик, они
тут же отправились в кабинет майора. Поднимаясь по лестнице, Шурочка шепнула
поручику:
– Я буду молиться за тебя, Ржевский!
– Ладно, – разрешил он, – молись.
В кабинете Азаров разложил на столе
бумагу, чернила, перья и пригласил дам на небольшой диванчик у окна.
– Не будем мешать нашим дуэлянтам, пусть
скрестят перья один на один.
Панин и поручик сели за стол, причем
Ржевский постарался разместиться таким образом, чтобы ему было видно, что пишет
Панин. Последний не придал этому значения и сразу задумался, уставившись в одну
точку. Ржевский, напротив, смотрел то в одну, то в другую сторону, а то и на
потолок, чесал переносицу, щелкал пальцами, грыз ногти и проделывал другие
подобные вещи, потом сказал:
– Давненько я не писал стихов-с. В
последний раз пытался сочинять в юные годы.
Он побарабанил пальцами по столу и задумчиво
произнес:
– Да-а, много дерьма утекло с тех пор...
И глаза его затуманились.
– Чтоб вы сдохли, поручик! – с
негодованием вскрикнула Аглая Петровна. – Что за пошлости вы говорите!
– Действительно, мон шер, – сказал
Азаров, – ты уж совсем того... Говорить такие вещи при дамах!
– Прошу простить, мадам, – Ржевский
приложил руку к сердцу, – привычка казарменной жизни-с.
Какое-то время все молчали. Панин вдруг
поднял голову и спросил:
– Поручик, не подскажете, как пишется «когда
бы»? Слитно или раздельно?
Ржевскому показалось, что он спрашивает
единственно с целью уличить его в невежестве, поэтому сухо ответил:
– Пардон, запамятовал-с.
Тут он бросил взгляд на листок Панина и
обнаружил, что тот уже написал несколько строк. Ржевский придал своему лицу
сосредоточенное выражение и заскрипел пером. Время от времени он поглядывал в
сторону Панина. От Азарова не укрылось, что писал он тогда, когда писал Панин,
а когда титулярный советник думал, то и Ржевский сидел с глубокомысленным
видом.
Только однажды Панин посмотрел на
Ржевского и ехидно, как тому показалось, спросил:
– Ну, как? Получается?
– Получается. Конь стоит и голова
качается, – скаламбурил поручик.
Прошло полчаса с начала состязания,
когда Панин встал из-за стола.
– Готово!
Поручик что-то торопливо дописывал,
затем и он объявил:
– У меня тоже готово!
Азаров сказал, улыбаясь:
– Что ж, послушаем. Первым закончил г-н
Панин, пусть он и начинает.
Панин присыпал написанное песком,
стряхнул его, взял листок в руки и торжественно произнес:
– Стихотворение посвящено Шурочке.
Называется «Царица грез моих».
Он бросил на Шурочку пламенный
взгляд и стал читать:
Царица
грез моих!
Когда
б ты в сердце
Взглянула
средь полночной тишины,
То
увидала б ты, что в нем
Глаза
твои прекрасные отражены.
Царица
грез моих!
Когда
за грудь бы
Взялась
ты своей нежною рукой,
То
услыхала б ты, как бьется сердце,
Навеки
потерявшее покой.
Царица
грез моих!
Мы
с сердцем оба
Так
безнадежно, безответно влюблены,
Что
только поцелуй избавит нас от гроба,
Один
лишь поцелуй - и жизни мы полны!
Панин закончил читать, поклонился и
положил свои стихи на стол.
– Браво, браво! – закричала Аглая
Петровна вне себя от восторга. – Какие чудные стихи! Шарман!
Шурочка с тревогой посмотрела на
Ржевского, а майор сказал уныло:
– Да, брат, тебе так не написать...
– Это как сказать, – усмехнулся
Ржевский. Он вышел на середину кабинета и подбоченился.
– Мое стихотворение тоже называется «Царица
грез моих», – заявил он.
Панин переглянулся с Аглаей Петровной и
протянул:
– Странно...
Ржевский не обратил внимания на эту
реплику и прочел следующее:
Царица
грез моих!
Когда
бы ты
Узнала,
как я был вдруг поражен,
Увидев,
что в глазах твоих
Мой
нос прекрасный отражен.
Царица
грез моих!
Когда
бы сердце
Не
грохало копытом по груди,
То
услыхала б ты, как я шепчу:
«Ты
нос мой в руки нежные возьми!»
Царица
грез моих!
Мы
с носом оба
В
тебя ужасно влюблены.
Целуй
меня взасос, и мы твои до гроба -
И
я, и нос, и нижние чины!
Едва он закончил чтение, как Панин
вскочил со стула, красный и задыхающийся, и закричал:
– Неслыханно! Вы списали мое
стихотворение, лишь немного переделав его!
– Да, да! – энергично поддержала его
Аглая Петровна. – Стихотворение украдено, в этом нет сомнения!
Майор Азаров, пунцовый от смущения,
сказал, не глядя Ржевскому в глаза:
– Знаешь, мон шер... стихотворения в самом деле не слишком отличаются. И при
чем здесь «нижние чины»?
– При том, – ответил Ржевский, однако
дальше распространяться не стал. – А ты что скажешь, мон ами? – обратился он к
Шурочке.
Она неуверенно улыбнулась:
– Вообще-то мне понравились оба
стихотворения. Не могу решить, какое лучше.
– Но ведь поручик списал мое
стихотворение! – взорвался Панин, нервно бегая по кабинету.
– Украл, украл! – закричала Аглая
Петровна.
– Да подите вы к черту, в самом деле! –
оскорбился Ржевский. – Подумаешь, стихотворения похожи! Ну, совпадение.
– Как же-с, как же-с! – кипятился Панин.
– Слепому видно, что стихотворение украдено!
– То есть вы хотите сказать, – вкрадчиво
произнес Ржевский, – что я вор?
– Да-с! – Панин хотел добавить еще
что-то, но вдруг осекся. – То есть... э-э, я не то хотел сказать...
– Однако ж сказали, – чуть ли не
проворковал Ржевский. – Это оскорбление. Я требую сатисфакции (удовлетворение – фр. Satisfaction).
Он поискал глазами перчатку, чтобы
бросить ее в лицо Панину, не увидел ни одной, и ему пришлось швырнуть первое,
что попало под руку, а это была чернильница. В Панина он, правда, не попал,
зато Аглаю Петровну окатил чернилами недурно.
– А-а! – завизжала она. – Что вы
наделали, негодяй?!
– Успокойтесь, сударыня, – хладнокровно
сказал Ржевский. – Я ведь вас не дерьмом-с. Это всего лишь чернила.
Пока Аглая Петровна визжала, Ржевский
просил Азарова:
– У вас найдется пара дуэльных
пистолетов, мон шер?
– Найдется, мон шер. Только… неужто ты в самом деле хочешь стреляться?
– Непременно, мон шер. И попрошу вас об одной услуге – быть секундантом у
господина титулярного советника.
– Хорошо, я готов. Но кто будет
секундантом у тебя?
– Кто? Да Шурочка, конечно. Все же она в
чине корнета.
– Ах, да! Я и позабыл об этом!
Ржевский бросил Панину:
– Ну, вы, титулярный советник! Отмывайте
вашу маменьку и спускайтесь в сад! Поговорим как мужчины, а не как
стихоплеты-с!
Бледный Панин ничего не ответил, и
Ржевский сказал:
– Пойду сделаю кое-какие приготовления.
Жду вас всех в саду через четверть часа.
Когда за ним закрылась дверь, Шурочка
сказала Панину слова, которые отнюдь не придали ему мужества:
– Ну вот и все, юноша!
Ржевский ступил на лестницу, но, то ли
от возбуждения, то ли вследствие выпитого за обедом шампанского, а скорее всего,
из-за того и другого, его левая нога вдруг подвернулась, и он загремел по
ступенькам.
Пока поручик катился вниз, он думал: «Любопытно,
какой частью тела я ударяюсь чаще – головой или задницей? На первый взгляд – и тем, и другим одинаково,
но это на первый взгляд. Задница как будто тяжелее, я бы сказал, весомее головы, и, казалось бы, ею я
чаще должен прикладываться к ступеням. Но, с другой стороны, звон в ушах
позволяет мне сделать вывод, что голова не слишком от нее отстает. Помню,
фельдмаршал Кутузов говаривал: «У тебя, брат Ржевский, что голова, что задница».
До сих пор не понимаю, к чему это он?» Тут он прибыл вниз и перестал думать.
На шум выглянул майор Азаров.
– Что там за грохот, Епифан?
Епифан задумчиво почесал в затылке и
лениво ответил:
– Поручик Ржевский навернулись.
Майор испугался:
– Мон
шер, ты не расшибся? Ответь мне!
– Чепуха-с, – донеслось снизу, – не
впервой-с.
– Ну, слава Богу, – с облегчением
вздохнул Азаров.
– Так я жду вас, – напомнил Ржевский.
Больше он не стал тратить времени на разговоры,
а направился в сад, где быстро нашел подходящее для дуэли место. Размерив его,
он отметил, где нужно будет становиться Панину, а где ему самому, и, довольный
собой, принялся насвистывать что-то из армейского репертуара.
Вскоре показались Азаров, Шурочка, Панин
и Аглая Петровна. Чуть поодаль за деревьями прятался Епифан. Майор нес в руках
ящик с пистолетами.
– Отлично! – сказал Ржевский. – Господин
титулярный советник, предлагаю вам первому выбрать себе пистолет.
Азаров открыл ящик, и Панин дрожащей
рукой, не глядя, взял первый попавшийся.
– Он заряжен? – напряженным голосом
спросил титулярный советник.
– Разумеется, – ответил майор. – Но,
может быть...
– Никаких «но»! – отрезал поручик,
вынимая второй пистолет и рассматривая его. – Отличная работа! Так и тянет
кому-нибудь прострелить башку!
Аглая Петровна, со следами чернил на
лице и платье, умоляюще сложила руки.
– Поручик, неужто вы хотите убить моего
мальчика?
– Какой же он мальчик, раз собрался
жениться! – ухмыльнулся поручик и скомандовал: – По местам!
Скомандовал он, собственно говоря, для
Панина, так как сам давно уже стоял на приготовленной позиции. Азаров, видя
полную бестолковость Панина в этом деле, отвел его на положенное расстояние и
поставил лицом к Ржевскому.
– Стрелять по счету «три»! – объявил
майор и отошел в сторону. Аглая Петровна припала к плечу Шурочки и жевала
носовой платок, чтобы не закричать
Дуэлянты
приготовились.
– Раз! – сказал майор.
Ржевский и Панин подняли пистолеты вверх
и медленно стали опускать их.
– Два!
В лицо Ржевскому уставился черный зрачок
панинского пистолета, и он вдруг подумал:
«Черт возьми, какой я осел! Стоит ли
семейная жизнь того, чтобы ради нее подставлять под пулю голову? Да и другие
части тела тоже. Даже если это задница. Если рассуждать трезво, то семейная
жизнь не стоит моей задницы. А у этого идиота так дрожит рука, что, того и
гляди, пальнет, да еще, чего доброго, попадет».
– Т...
Ржевский выстрелил раньше, чем майор
договорил «...ри!»
Пуля просвистела у самого уха Панина, и
он с перепугу, нажимая на курок, дернул рукой, и пуля улетела в сад и сбила
яблоко с ветки дерева, под которым прятался Епифан. Яблоко ударило его по
голове; он поднял его, откусил, пожевал и сказал:
– Ишь ты! Уже почти спелое!
Аглая Петровна с радостным криком бросилась к Панину, стоящему с обалдевшим
видом.
– Ты жив, мой мальчик! Слава Богу!
– Я жив? – тупо переспросил он.
– Да, да! Этот изверг промахнулся!
– Вот еще! – громко сказал Ржевский. –
Просто пожалел вашего «мальчика». Кстати, понюхайте-ка его сзади, не наложил ли
он в штаны!
Аглая Петровна послушно понюхала, и – о,
ужас! – точно, пахло. Тогда, не говоря больше ни слова, она схватила Панина за
руку и почти поволокла его к коляске, сопровождаемая издевательским смехом Ржевского.
Азаров, как будто довольный таким исходом
дела, сказал:
– Ну, вот мы и одни. Теперь можно
поговорить и о свадьбе. Правда, Шурочка?
Она кивнула, не сводя с Ржевского
сияющих глаз. Однако... у него уже были другие планы. Он прокашлялся, не зная,
что бы такое придумать, чтобы отложить свадьбу. Как назло, ничего не приходило
в голову.
– Ну, так что же? – настойчиво сказал
Азаров.
Ржевский сжал зубы, и тут...
И тут Фортуна снова, в который раз,
выручила своего любимца. Спасение явилось в виде гусара, въехавшего в сад на
вороном жеребце и прямо с седла вопросившего:
– Поручик Ржевский?
– Так точно-с! – отрывисто ответил
Ржевский, сердце которого радостно забилось.
– Вам пакет.
И гусар подал Ржевскому конверт,
запечатанный сургучом. Поручик сломал печати, вынул из конверта лист бумаги и
быстро пробежал его глазами. Лицо его стало строгим.
– Мон
шер Азаров! И ты, Шурочка! – сказал он. – Я вынужден покинуть вас. Дело
чрезвычайной важности-с.
– Как? – растерялся Азаров. – А свадьба?
– Куда ты, Ржевский? – воскликнула
Шурочка, едва сдерживая слезы, готовые брызнуть из глаз.
– Ничего не попишешь. Придется отложить.
– Но почему?!
Ржевский поколебался секунду.
– Я не должен бы этого говорить... Могу
ли я довериться вам?
– Разумеется! Никому ни слова! –
торжественно заверил Азаров.
Ржевский как бы нехотя кивнул и сказал
негромко и веско:
– Государь император призывает меня. Я
еду немедля.
– Государь! – ахнула Шурочка.
Азаров при упоминании императора встал
по стойке "смирно" и с дрожью в голосе произнес:
– Не смею задерживать! Отправляйся, мон шер. А будешь при дворе, передай
государю, что, если ему понадобятся мои
услуги, то я всегда!..
– Непременно! – сказал Ржевский и, не
мешкая более, быстрым шагом направился к своей коляске.
Через минуту, выезжая из ворот, он
оглянулся на азаровский дом, вздохнул и сказал:
– Да... Видно, не судьба.
Он достал письмо от императора и прочел еще раз:
"Ржевский!
Куда
ты пропал, скотина? Неужто и впрямь
надумал жениться? Оставь ты эти бредовые мысли. У нас тут неплохое общество
подобралось: поручик Жарский, корнет Елагин, потом ротмистр Бушелев, помнишь,
что был в турецком плену? Так вот, он
снова с нами. И девочки такие есть, умрешь на месте. Плюнь ты на женитьбу,
давай к нам, без тебя скучно. Посылаем по твоим следам корнета Сикорского, он у
нас недавно. Так что давай, быстрее возвращайся, не заставляй ждать своих друзей.
Всегда твои
Денисов,
Коврин, Милославский, Рыбин".
Ржевский спрятал письмо, откинулся на
спинку коляски и спросил скакавшего
рядом Сикорского:
– А что, корнет, действительно есть
хорошие девочки?
– Сдохнуть можно, – лаконично ответил
корнет.
Ржевский удовлетворенно кивнул и
произнес задумчиво:
– Как только приеду, сразу же... гм…
И глаза его затуманились.
Комментариев нет:
Отправить комментарий