Поручик Ржевский. История 8. Турнир победителей

В июне 1816 года в маленькое селение Ватерлоо, что в Нидерландском королевстве (с 1815 по 1930 Бельгия, на территории которой располагается Ватерлоо, входила в состав Нидерландского королевства), начал съезжаться весь цвет лучших европейских армий. Самые блестящие офицеры Англии, Пруссии, Голландии, России, Австрии, Испании и Франции были приглашены на турнир, чтобы достойно отметить годовщину Великой победы над Наполеоном.

Идея проведения такого турнира возникла в результате спора между фельдмаршалом Веллингтоном и генерал-фельдмаршалом Блюхером за право считаться победителем величайшего из великих полководцев. Не придя к единому мнению, что было вполне естественно, два фельдмаршала решили устроить турнир лучших офицеров своих армий, чтобы выяснить, кто же более достоин почетных лавров. Но так как состязаться представителям только двух стран было бы, по меньшей мере, неприлично, решили пригласить офицеров государств, внесших значительный вклад в борьбу с узурпатором. Таким образом, к Англии и Пруссии присоединились Россия, Австрия и Голландия, как непосредственные участники  сражений с французской армией, Испания, оказавшая серьезное сопротивление Бонапарту и не позволившая поработить себя, и Франция – не та гордая Франция Наполеона, пронесшая свои знамена по всей Европе, а роялистская, эмигрантская Франция, ютившаяся по чужим дворам и в меру сил вредившая великой империи, а теперь вернувшаяся к власти и отыгрывающаяся за годы невзгод и унижений. Эта Франция также причисляла себя к победителям императора, и, хотя на это не было никаких оснований, ее представителей пригласили, чтобы избегнуть возможных политических осложнений.

По три офицера от семи стран должны были принять участие в трех состязаниях: стрельбе, фехтовании и скачках. По их итогам определялись лучшие из лучших; победитель становился рыцарем высшего английского ордена – ордена Подвязки и получал шпагу с золотым эфесом.

Нечего и говорить, что такая награда подвигла многих офицеров на участие в турнире, но так как можно было выставить только троих, то в армиях приглашенных стран провели состязания, позволившие выявить достойнейших. Они и отправились в Ватерлоо защищать честь страны.

Часть из них уже прибыла. Первыми приехали англичане и пруссаки, как организаторы, и голландцы, как хозяева. После них появились французы, потом австрийцы и испанцы. Не было только русских.

Ватерлоо и его окрестности наполнились шумом, гамом и суетой, производимыми прибывшими офицерами, их денщиками, слугами, приятелями, родственниками; свою лепту вносили также представители европейского бомонда, съехавшиеся сюда в надежде увидеть зрелище, достойное их зрения. Здесь же раскинули свои палатки многочисленные бродячие торговцы, зная по опыту, что там, где скопление народа, всегда будет неплохая выручка; воры тоже не могли оставить без внимания такое мероприятие и явились в большом количестве; им противостояла полиция в количестве еще большем; картину дополняли цыгане, актеры, цирюльники и шарлатаны всех мастей. Все это Вавилонское столпотворение бурлило, шумело, интриговало, развлекалось и заключало пари на будущего победителя.

     

Фельдмаршал Веллингтон, не пожелавший остановиться в Ватерлоо, разбил лагерь за его пределами. В одной из палаток располагался штаб организаторов турнира; здесь же Веллингтон проводил большую часть дня, встречаясь с множеством людей и решая различные вопросы, возникающие по мере приближения начала состязаний.

Сейчас он, покончив с мелкими проблемами, уединился со своим давним сослуживцем полковником Докси, избранным за безупречную честность и справедливость главным арбитром турнира. Полковник выражал сомнение, что борьба будет вестись по правилам.

– За наших офицеров я готов поручиться, – говорил он, глядя на свет сквозь стакан бренди, – французы и испанцы тоже не вызывают сомнений, а вот остальные… Голландцев, правда, я знаю мало, поэтому воздержусь от оценок, зато я слишком хорошо  знаю  пруссаков и австрийцев.  Эти ради победы пойдут на все; не исключено применение ими каких-нибудь грязных приемов.

– Вы так считаете? – задумчиво произнес Веллингтон.

– Да, ваша светлость.

– Тогда вам и карты в руки. На то вы и главный арбитр, чтобы не допустить ничего подобного. Если  кто-то будет замечен в нечистой игре, пусть не рассчитывает на снисхождение. Кто бы он ни был,  мы сумеем примерно наказать его – в назидание другим.

– Да, ваша   светлость.

– Но не сосредоточивайте свое внимание на одних лишь пруссаках и австрийцах. Кто знает, что за люди будут участвовать в турнире… Быть может, кто-нибудь из благородных французов окажется не таким уж благородным.  Это я к примеру, полковник; в  равной степени мое замечание относится  ко всем остальным.

– Помилуйте, ваша светлость, – негодующе поднял руку Докси, – не хотите же вы сказать, что среди наших офицеров может найтись негодяй…

– Я хочу сказать, – прервал его Веллингтон, – что я старше  вас и несколько больше повидал в жизни. Порой честнейшие люди оказываются такими подлецами, что просто диву даешься – как же не рассмотрели его раньше?.. Все возможно, мой дорогой полковник, все возможно.

– Все же, ваша светлость, – упрямо сказал Докси, – я убежден, что Круэл, Трабл и Гринснэйк не дадут повода заподозрить себя в грязной игре.

– Похвально, Докси, похвально, – кивнул Веллингтон, – что вы так уверены в наших соотечественниках. А что вы думаете  о других?

Докси неопределенно пожал плечами:

– Ну, что… О голландцах я почти ничего не знаю, кроме того, что все они были в деле вместе с нами год назад. Даже имен их не помню, очень уж трудны для запоминания.

– Так запишите их, – посоветовал Веллингтон, – и заучите на досуге.

– Слушаюсь, сэр. Французы – Ниго, Кревэ и Анжанс. Эти – из старых дворянских родов. Много лет в эмиграции, воевали с Бонапартом, по их словам, в разных армиях. В каких именно, не уточняют.

– Ясно. Дальше.

– Испанцы – все из грандов. Скорее всего, именно поэтому они здесь.

– Вы думаете?

– Не очень они похожи на боевых офицеров, сэр. Слишком много лишнего в одежде и золота на оружии. Хотя… кто его знает.

– Да, Докси, не будем спешить с выводами, пока не увидим их в деле.

– Согласен, сэр.

– Имена?

– Дон Кадавер, дон Томато, дон Аморалес.

– Так. Кто еще?

– Австрийцы – Гейциг, Гриммиг, Шварц, и пруссаки – Лебервурст, Кранк и Думмкопф. Трудно что-то сказать о каждом из них отдельно, но все вместе они мне не нравятся.

– Но почему такое отношение к бывшим союзникам?

– Не могу объяснить, сэр. Как бы то ни было, это не скажется на моем судействе в пользу одних за счет других.

– Не сомневаюсь в этом, полковник, – чуть заметно улыбнулся Веллингтон. – А что вы скажете о русских?

– О, русские! – воскликнул Докси. – Эти всегда играют честно. Для русского офицера самое страшное – это бесчестие, поэтому боже упаси обвинить их в мошенничестве или чем-то подобном. Дуэль обеспечена; если же обвинения будут достаточно серьезны и русский офицер не сможет привести доказательства своей невиновности, он пустит себе пулю в  висок.

– В самом деле?

– Абсолютно точно, сэр.

– Хотелось бы посмотреть на таких молодцов. Но приедут ли они?

– Должны, ваша светлость. Правда, им очень далеко ехать, но ведь у нас есть еще два дня.

– Хорошо, Докси, – сказал Веллингтон. – Мы подождем.

Ждать пришлось недолго, так как уже на следующее утро Веллингтону доложили о прибытии последних участников турнира – россиян. Их руководитель, полковник Тарасов, явился к фельдмаршалу для доклада.

Веллингтон встретил его приветливо, расспросил о дороге, посетовал на дальность пути и пригласил позавтракать вместе с ним. Тарасов поблагодарил, но отказался.

– Я со своими, ваша светлость. Командир должен заботиться прежде всего о пропитании подчиненных, а потом уж о себе.

Веллингтон понимающе кивнул:

– Прекрасно, полковник. Вы являете собой пример, достойный подражания. Докси!

Вошел Докси.

– Это полковник Тарасов.  Полковник Тарасов – полковник Докси.

Названные полковники поклонились друг другу.

– Распорядитесь о завтраке для господ русских офицеров, – приказал Веллингтон. – И пусть их разместят как можно лучше.

– Слушаюсь, сэр.

Докси вышел, а Веллингтон спросил:

– Кого же вы привезли, полковник? Расскажите о ваших офицерах.

– Мы выбрали самых лучших, ваша светлость, – сказал Тарасов. – Хотя в нашей армии очень много отличных офицеров, но эти – особая статья. Их знает сам государь император.

– Чем же они заслужили такую честь?

– Исключительно своими личными достоинствами, ваша светлость. Отважны, упорны, предприимчивы, умелы; весьма искушены в воинском деле.

– Их имена?

– Ротмистр Курский, кавалергард, капитан Сватов, кирасир, и поручик Ржевский, гусар.

Веллингтон не смог сдержать восклицания:

– Как?!

Тарасов обеспокоено посмотрел на фельдмаршала:

– Что с вами, сэр? Вы как будто побледнели…

– Скажите, полковник, – прервал его Веллингтон, – не тот ли это поручик, который отличился в войне с Бонапартом? Он еще под Лейпцигом нанес Наполеону удар в лицо.

– Да, это он, – подтвердил Тарасов. – Вы хорошо осведомлены, сэр.

– И что же, в русской армии не нашлось никого, кто превосходил бы его в мастерстве?

Тарасов покачал головой:

– Нет, ваша светлость. В отдельных дисциплинах – может быть, но в целом – он сильнейший.

– Досадно, – пробормотал Веллингтон.

Вздохнув, он встал. Вслед за ним поднялся Тарасов.

– Ну что ж, полковник, идите к своим людям. Устраивайтесь, отдыхайте. Состязания начинаются завтра в полдень. Офицеры будут соревноваться в стрельбе.

Тарасов поклонился и вышел.

После его ухода Веллингтон налил себе полстакана бренди, выпил залпом и мрачно произнес:

– Итак, снова Ржевский.

Вечером того же дня полковник Тарасов, ротмистр Курский, капитан Сватов и поручик Ржевский ужинали в таверне «Нуар кошон». Таверна была переполнена; с трудом им удалось найти себе место.  На них поглядывали с любопытством; они же не обращали внимания на окружающих, занятые разговором.

– Когда я назвал ваше имя, поручик, – полковник Тарасов сделал глоток из стакана, – фельдмаршал почему-то вскрикнул и побледнел.

Ржевский ухмыльнулся:

– Есть от чего, полковник.

– Объяснитесь.

– Нет, полковник. Я не хочу об этом говорить.

Сватов, крупный мужчина с жесткими чертами лица, стукнул его по плечу:

– Расскажи, Ржевский. Откуда Веллингтон тебя знает?

– Да, – поддержал его Курский, высокий светловолосый кавалергард, – он что, боится тебя?

– Нет, господа, не просите, – отнекивался Ржевский, – вы все равно не поверите. Давайте лучше выпьем.

Они выпили, и не раз. Ржевского продолжали осаждать просьбами, но он держался стойко и не выдал своего секрета.

К их столу подошел сухопарый рыжеволосый офицер. Поклонившись, он произнес несколько слов по-английски. Заметив, что его не понимают, он перешел на французский, этот универсальный язык той эпохи.

– Позвольте представиться – лейтенант Гринснэйк, английская армия.

– Весьма рады, лейтенант, – сказал Тарасов. – Присоединяйтесь к нам.

Подали чистый стакан, наполнили его, а заодно и свои емкости. Полковник представил лейтенанту офицеров, и они выпили за знакомство. Завязался разговор.

– Полагаю, господа, – полуутвердительно произнес Гринснэйк, – вы приехали для участия в состязаниях?

– Вы не ошиблись, лейтенант, – ответил  Тарасов. – Надеюсь, мы будем иметь честь встретиться с вами на ристалище?..

– Разумеется, господин полковник. Скажу не хвастая, что я – лучший стрелок в бригаде Кемпта, если вам это о чем-то говорит.

Троим из четверых это не говорило ни о чем, зато Ржевский сразу вспомнил.

–  В вашей бригаде немало хороших стрелков, не так ли, лейтенант? – сказал он. – Вы хорошо показали себя год назад в деле при Мон-Сен-Жан.

– Да, это так, – подтвердил Гринснэйк, – но откуда вам это известно?

Ржевский загадочно улыбнулся и промолчал.

– Погодите, – нахмурил брови лейтенант, пристально вглядываясь в поручика, – мне что-то кажется знакомым ваше лицо…  Не встречались ли мы раньше?

– Не думаю, лейтенант. Разве что…

– Что?

– Нет, ничего.

Заинтригованные Сватов с Курским с новой силой принялись уговаривать Ржевского открыть его тайну; к ним присоединился и Гринснэйк, но Ржевский был непоколебим, как собор Парижской богоматери.

Тогда вернулись к теме состязаний, и Гринснэйк заявил, что он рассчитывает выиграть соревнования в стрельбе.

– Не знаю, как мне повезет в фехтовании и скачках, но здесь я никому не уступлю, – сказал он. – Правда, я слышал, что неплохо стреляют французы, Ниго и Кревэ, но в деле их не видел. Единственный серьезный соперник – Лебервурст, пруссак; хорош, подлец. Да и саблей владеет безупречно. Вон он, кстати, сидит.

Русские посмотрели в направлении, указанном Гринснэйком, и увидели огромного немца с роскошныси усами и бакенбардами, поглощающего пиво в компании пятерых офицеров. Двое из них были пруссаками, а остальные носили форму австрийской армии.

– Все общество в сборе, – прокомментировал Гринснэйк. – Кранк, Думмкопф, Гейциг, Гриммиг, Шварц.  Держу пари, сговариваются, как обставить остальных участников. Не исключено, что не совсем честными средствами.

– Что вы, лейтенант! – искренне удивился Тарасов. – Разве такое возможно?

Гринснэйк пожал плечами:

– Я вижу, вы плохо знаете этих спесивцев, полковник. Они считают себя лучшими из лучших, офицеры других армий для них – не ровня. А это значит, что в борьбе со всеми, кто не пруссак и не австриец, допустимы любые средства.

Русские переглянулись. В их взглядах Гринснэйк прочел недоверие к своим словам, поэтому счел нужным добавить:

– Мне приходилось иметь дело с Лебервурстом и прочими в нескольких кампаниях. Все они знают толк в военном деле, но их человеческие качества оставляют желать лучшего.

– Ха! – сказал Ржевский. – Это правда. Вы, господа, не слышали анекдот, который произошел со мной под Лейпцигом?

– Это когда ты съездил Наполеона по физиономии? – уточнил Сватов.

– Как?! – воскликнул Гринснэйк. – Так это были вы?!

– Я, – не стал отпираться поручик. – Но речь не об этом. Я имею в виду историю с двумя бутылками.

Русские не слышали об этой истории, а англичанин и подавно, поэтому они просили Ржевского рассказать ее.

– Дело было накануне сражения, – начал Ржевский. – Наш полк стоял в одном небольшом местечке – я позабыл его название. И вот как-то вечером мы сидели в трактире вроде этого, я и два моих товарища. Рядом с нами пили пруссаки, человек пять. Не помню, с чего все началось, но у нас с ними вышел спор сразу о двух вещах: кто больше выпьет и кто лучше стреляет. Заключили пари; защищать честь России доверили мне, а честь Пруссии – некоему Блюмме. Крепкий был господин; а выпил сколько!..

– А ты? – смеясь, спросил Курский.

– И я столько же, – сказал Ржевский. – Только больше.

Не успел Гринснэйк удивиться, как такое может быть (русские, видно, считали, что такая арифметика в порядке вещей), а Ржевский продолжал:

– Коротко говоря, пили мы до тех пор, пока у нас не стало двоиться в глазах. Тогда он остановился, а я еще опрокинул стакан; таким образом, здесь первенство осталось за мной.

– Браво, Ржевский! – зааплодировали русские, к которым искренне присоединился Гринснэйк.

– Постойте, господа, это еще не все! – остановил их Ржевский. – Мы ведь должны были еще стрелять.

– Как, после выпитого?!

– Ну да. А чего тянуть?

– Гм, – сказал Гринснэйк, – мы, англичане, поступили бы наоборот – сначала стреляли бы, а уж потом пили.

– Вы правы, так было бы лучше, – согласился Ржевский, – но мы об этом не подумали. Нашли укромное местечко, установили бутылку – пустую, конечно, – зарядили пистолеты. Первым стрелял Блюмме. Выстрелил – и промазал. Готовлюсь я. Беру пистолет, целюсь – что за черт: две бутылки! Двоится, господа! В какую стрелять?

– Надо было закрыть один глаз, – сказал Сватов, – осталась бы одна.

– Надо было! Но мои умственные способности тогда притупились, так что смотрел двумя. И две бутылки – вот они!

–  И что же ты сделал?

– Да что! Выстрелил – и разбил обе.

Громкий хохот встретил эти слова поручика, настолько громкий, что на них стали оглядываться.

– А что Блюмме? – еле выговорил Гринснэйк, от смеха держась за живот.

– Представьте себе, он рассердился. Стал кричать, что это случайность, что все русские мошенники и что он готов это доказать. Тогда я высказался в том смысле, что проигрывать нужно достойно, а не вести себя, как истеричная баба.

– Верно, верно! – подтвердили офицеры.

– Блюмме совсем взбеленился и попытался меня ударить; но, будучи в сильном подпитии, промахнулся и упал. И тут его приятели  ни с того ни с сего поднимают крик, что это я сбил его с ног, что так поступать бесчестно и что они меня вызывают.

– Вот подлецы! – негодующе крикнул Курский, а Тарасов молча кивнул.

– Я, конечно, принял вызов. Два моих товарища пытались уладить дело миром, но, в конце концов, я не могу спокойно слушать, как меня оскорбляет всякая сволочь!

– Прекрасно! – пробормотал Гринснэйк.

– Так вот. Мы сговорились встретиться на следующий день; я должен был стреляться с ними по очереди, пока не перебил бы их всех, или кто-нибудь из них не подстрелил бы меня.

– Черт! – воскликнул Сватов. – Вот это дуэль!

– Да, но она не состоялась, – грустно сказал Ржевский.

– Почему же?

– Потому что на следующий день началось сражение, и Блюмме был убит. Никто из его приятелей не явился ко мне за удовлетворением – вероятно, они погибли тоже – если, конечно, не передумали стреляться. А суть этой истории в том, что, как заметил господин лейтенант, пруссаки в массе своей – подлецы и способны на любые пакости.

– Согласен с вами, поручик, – наклонил голову Гринснэйк, – и благодарю за красочную иллюстрацию моих слов.

– Ведь я выиграл честно? – спросил Ржевский.

– Честно!

– Блюмме меня оскорбил?

– Оскорбил!

– То, что меня вызвали сразу четверо – порядочно?

– Непорядочно!

– Вывод: если кто-то в чем-то их превосходит, они пойдут на все, чтобы этого человека устранить. И вообще я думаю, что все пруссаки – сволочи, а особенно их главнокомандующий.

– Здесь, кажется, оскорбляют честь Пруссии?! – проревел рядом с ними чей-то голос на скверном французском.

Офицеры обернулись. Около их стола стоял Лебервурст с кружкой пива в руке. Другая рука лежала на эфесе сабли. Лицо этого достойного представителя прусской армии было не то чтобы красным, а каким-то багровым, а усы и даже бакенбарды были грозно вздыблены. Глаза его, устремленные на Ржевского, метали молнии.

Но если Лебервурст был громовержцем, то есть молниевержцем, то Ржевский был громоотводом, так как свирепый взгляд пруссака на него никак не подействовал.

– Вы что-то сказали, сударь? – хладнокровно осведомился он.

– Я сказал, – прорычал Лебервурст, – что кто-то осмеливается давать нелестные отзывы о прусской армии и ее главнокомандующем. Причем не в глаза, а за спиной прусских офицеров – думаю, по той причине, что сказать об этом прямо у него не хватает духу.

– Отчего же? Если вам угодно послушать, я с удовольствием повторю, – сказал Ржевский, а сидевшие за столом офицеры наклонили головы, скрывая улыбки.

– Я… – начал было Лебервурст, но Ржевский перебил его:

– Кстати, как здоровье вашего престарелого главнокомандующего? Он жив еще, надеюсь?

От такой бестактности у Лебервурста перехватило дыхание. Он сделался еще багровее, если это только было возможным; едва он приготовился что-то произнести, как Ржевский опередил его:

– Что это у вас с лицом? Вы не больны, случайно?

Русские засмеялись, им вторил англичанин. Тарасов пытался сохранить на лице серьезное выражение, но это  ему плохо удавалось.

– Черт подери! – прорвало, наконец, Лебервурста. – Вы смеете издеваться надо мной?!

– А что такое? – невинно спросил Ржевский.

– Я убью вас, вот что! – крикнул Лебервурст и выхватил саблю.

На них и так уже обратили внимание все присутствующие, а теперь, при явных признаках ссоры, к столу русских устремилось все общество. Раздались крики, призывы к спокойствию и сдержанности. Лебервурста схватили за руки.

Ржевский не шевельнулся и равнодушно смотрел в лицо разъяренного пруссака.

– Послушайте, поручик, – шепнул Тарасов, – вы что, нарочно вывели из себя этого человека?

– Был бы он человеком, – вполголоса ответил Ржевский,  –  я бы еще подумал. А он – пруссак, и этим все сказано.

Полковник укоризненно качнул головой. 

Лебервурст вырывался из держащих его рук, сыпал ругательствами и грозился перерубить всех русских, сколько бы их ни было на свете. Его поддерживали сослуживцы и австрийцы, издавна недолюбливавшие русскую армию; их возгласы не оставляли сомнений в недоброжелательном отношении к последней.

– Я вижу, господа, что вы уже нажили себе врагов, – сказал Гринснэйк. – Не будет ли бестактным с моей стороны предложить вам помощь от моих товарищей и меня лично, если таковая потребуется?

Тарасов улыбнулся и кивнул:

– Благодарю, лейтенант. С неприятностями мы привыкли справляться сами. Но за предложенную помощь – спасибо.

Гринснэйк поклонился.

– Что здесь происходит, господа? – раздался вдруг властный голос.

Все расступились, и к столу, за которым сидели русские, подошел полковник Докси.

Шум смолк, и только Лебервурст продолжал ворчать. Докси взглянул на него и отвернулся.

– Я вижу, – жестко произнес он, – уже началось выяснение отношений. Я этого не допущу. Если кто-то хочет показать свое мастерство, пусть делает это на ристалище, а не в каком-то трактире!

Лебервурст опустил голову, исподлобья поглядывая на Ржевского.

– Расходитесь, господа! – приказал Докси. – Завтра у вас будет возможность продемонстрировать свое искусство.

Следуя приказу, офицеры один за другим стали покидать трактир. Лебервурст нехотя поплелся к двери, сопровождаемый товарищами. У порога он обернулся и бросил на Ржевского взгляд, показывающий, что одной только встречей на состязаниях дело не ограничится. Ржевский ответил ему лучезарной улыбкой.

Докси посмотрел на него и узнал.

– Это вы, поручик? – обрадовано сказал он. – Признаться, я так и думал, что без вас наш турнир не обойдется. Рад вас видеть!

– Взаимно, – ответил Ржевский. – Как поживает герцог?

– Неплохо, – Докси сел на стул. – До сих пор вспоминает ту встречу с вами.

– Я так и думал, – сказал Ржевский.

Гринснэйк во все глаза смотрел на удивительного русского поручика, так коротко знакомого с великими мира сего. Впрочем, точно так же смотрели на него и соотечественники.

– Так это вы явились причиной скандала? – спросил Докси, наливая себе вина. – Я мог бы догадаться.

–  Я? Помилуйте, полковник, как вы могли подумать такое? – так искренне возмутился Ржевский, что, если бы Докси не знал его ближе, поверил бы.

– Ну, ладно, оставим это. Господин полковник, – обратился он к Тарасову, – я хочу выпить за успех ваших людей в состязаниях.

– А я, – любезностью на любезность ответил Тарасов, – за успех ваших.

Сватов налил ему и всем остальным, и они выпили за успех друг друга.

– Что ж, господа, – поднялся Докси, – я вас покидаю. Рекомендую отдохнуть и набраться сил перед завтрашним днем.

Он ушел, а вслед за ним разошлись и все, кто еще оставался в трактире.

Гебхард Леберехт Блюхер, князь Вальштатт, генерал-фельдмаршал, готовился отойти ко сну. Все приготовления были сделаны, оставалось лишь надеть ночной колпак, когда в дверь постучали и вошел герр Шухер, доверенное лицо фельдмаршала.

– Прошу меня простить, ваша светлость, – сказал он взволнованно, – но дело не терпит отлагательства.

– Что еще? – недовольно буркнул Блюхер. Он не любил, чтобы ему мешали, особенно, когда он ел или спал. Об этом знали все в его окружении, и если уж беспокоили своего патрона, то только по делам чрезвычайной важности.

Герр Шухер склонил почтительно голову и вполголоса произнес:

– Только что стало известно, что у нашего лучшего офицера, капитана Лебервурста, было столкновение с одним русским поручиком, приехавшим сегодня.  Они поссорились в каком-то трактире.

– Ну и что? – проворчал Блюхер. – Лебервурст его убил?

– Нет, ваша светлость. Думаю, он убьет его позднее, так как поручик несомненно заслуживает смерти.

– Что он сделал?

– Он осмелился оскорбительно высказаться о прусских офицерах и, простите, о вашей светлости.

Блюхер нахмурился. Такие вещи он не прощал никому, тем более какому-то поручику. Правда, год назад был случай, о котором Блюхер не любил вспоминать, и тоже с русским поручиком, но фельдмаршал тешил себя мыслью, что еще посчитается с тем мерзавцем.

– Вы узнали, как его фамилия?

– Да, ваша светлость. Его фамилия Ржевский.

Едва Шухер это произнес, как с Блюхером произошла удивительная перемена. Он покраснел, выпрямился, сжал кулаки; на лице смешались выражения злобы, радости, негодования и торжества.

– А! – вскрикнул он. – Так это тот самый! Прекрасно, прекрасно!

Шухер не знал, какой этот тот самый и что здесь прекрасного, но понял, что Блюхер разозлен и обрадован одновременно.

– Ну, приятель, теперь ты за все заплатишь! – Блюхер едва не прыгал от возбуждения. – Раздавлю, как клопа! Разорву, склею и опять разорву!

Шухер только подивился такому изощренному способу казни, а Блюхер продолжал перечислять приемы, с помощью которых он будет уничтожать Ржевского. Видно, этот поручик здорово насолил фельдмаршалу.

Наконец, Блюхер угомонился – годы, все-таки… Он перевел дыхание и спросил:

– Вы выяснили, зачем он пожаловал?

Шухер тонко улыбнулся:

– Конечно, ваша светлость. Как и прочие, на турнир.

– Ах да, турнир! – вспомнил Блюхер. – Что ж, прекрасно. Вот что, Шухер…

– Я весь внимание, ваша светлость.

– Нужно устроить так, чтобы Ржевский провалился по всем статьям. Я имею в виду, чтобы он, не дай бог, не выиграл чего-нибудь… вы понимаете?

– Понимаю, ваша светлость.

– Я, конечно, уверен в превосходстве наших офицеров над всеми остальными, но мало ли что… Желательно, чтобы он вообще оказался в числе самых худших. А когда все увидят его полную несостоятельность как офицера, мы…  я разделаюсь с ним. Вы должны устроить его провал.

– Постараюсь, ваша светлость.

– Не постараюсь, а будьте любезны исполнять! Это приказ!

– Слушаюсь, ваша светлость!

– Утром пришлете ко мне Лебервурста. А сейчас идите, и помните, что я вам сказал!

– Слушаюсь, ваша светлость!

Шухер поклонился и вышел.

Блюхер еще немного походил по комнате, строя планы расправы над Ржевским, потом натянул на голову колпак и улегся в кровать. Уже засыпая, он вспомнил, как этот негодяй ударил его бутылкой из-под шнапса.

Ночью его мучили кошмары.

Около полудня следующего дня огромная толпа собралась на окраине Ватерлоо  у небольшого участка, отведенного для стрельбы, и окружила его с трех сторон. Четвертая была открытой.

Сбоку, под навесом, было сооружено что-то вроде трибуны, где должны были сидеть и наблюдать за ходом событий самые важные лица. Остальные могли располагаться, как кому заблагорассудится.

Участники состязаний стояли группами, их начальники отдавали последние указания; проверяли оружие и оживленно переговаривались, желая удачи друг другу и неудачи соперникам.

К группе русских офицеров подошел гусар, неловко поклонился и смущенно пробормотал:

– Ваше благородие, дозвольте глянуть, як вы будете стрелять.

– Конечно, Гуменюк, – Ржевский был в хорошем настроении, и ему захотелось сделать что-нибудь приятное для своего верного денщика. – Смотри.

Гуменюк, впервые попавший за границу, удивлялся всему: говорили тут «не по-нашему», одевались тоже, и вообще жили не так. Гуменюк считал это признаком скудоумия.

– Балуешь ты денщика, Ржевский, – сказал Сватов.

Ржевский усмехнулся:

– А что такого, господа? Ведь это мой товарищ по несчастью.

– Почему по несчастью, Ржевский? – заинтересовались офицеры.

– Потому, что иметь такого товарища – несчастье, – сказал Ржевский, и его слова были встречены хохотом. Гуменюк же укоризненно покачал головой и сказал с обидой:

– Вам  шутки шутить, а я за вас… эх!..

– Ну, полно, полно, брат! – Ржевский обнял Гуменюка за плечи. – Ты же знаешь, что и я для тебя ничего не пожалею.

Гуменюк это знал, поэтому ничего не стал больше говорить, счастливо улыбнулся и отошел.

На трибуне появились Веллингтон, Блюхер, местные власти, представители высшего света и руководители армейских делегаций. При их появлении шум возрос, но Веллингтон поднял руку, и постепенно установилась тишина.

Веллингтон кратко рассказал о цели проведения турнира, выразил уверенность, что борьба будет вестись честно, и пожелал удачи всем участникам.

После него выступил Блюхер. Повторив все, что говорил Веллингтон, он добавил, что победить должен сильнейший. При этом он красноречиво посмотрел в сторону своих офицеров, которые поняли этот взгляд, как приказ.

Ржевский с усмешкой наблюдал за двумя фельдмаршалами, оспаривавшими у него победу над Наполеоном, как вдруг услыхал голос Гуменюка:

– Так це и есть Веллингтон и Блюхер?

– Они, – кратко ответил поручик.

– Ну, – сделал вывод денщик, – далеко им до вас.

– Ты прав, – сказал Ржевский. – Теперь ты веришь, что именно я победил Бонапарта?

На это Гуменюк ответил:

– Та я и не сумневався.

Объявили первый тур. Соревнующиеся должны были стрелять, как подобает офицерам, по пустым бутылкам с расстояния в тридцать шагов. За соблюдением правил следили Докси и двое членов жюри, сидевшие за столом недалеко от позиции.

Зарядили пистолеты, и в течение пятнадцати минут двадцать один участник состязаний выпустил по одной пуле. Никто не промахнулся.

Поставили новые бутылки, на двадцать шагов дальше, и тут уже появились первые неудачники.

Когда же мишени перенесли еще на двадцать шагов, число промахнувшихся увеличилось. На следующий рубеж вышли семь человек: Ржевский, Курский, Гринснэйк, Круэл, Кревэ, Лебервурст и Гриммиг.

Бутылки установили еще дальше. На таком расстоянии они еле виднелись, и попасть в них представлялось проблематичным для многочисленных зрителей.

Для зрителей, но не для офицеров. Один за другим они выходили на рубеж и уверенно стреляли. Уверенность, однако, не мешала им промахиваться. Гриммиг не попал совсем, как и Круэл. Курский и Кревэ зацепили бутылку, но не разбили ее, а лишь поколебали, и только Гринснэйк, Лебервурст и Ржевский попали в мишень.

Таким образом, их осталось трое.

Блюхер наклонился к Веллингтону и тихо сказал:

– Герцог, не кажется ли вам, что в соперничество наших офицеров вмешалось лицо, недостойное такой чести?

Веллингтон, давно узнавший Ржевского, так же тихо ответил:

– Он хорошо стреляет, и что же мы можем с этим поделать, князь?

На это Блюхер произнес загадочно:

– Было бы желание…

Для выявления лучшего стрелка условия были несколько изменены. Стрелять нужно было не в бутылку, а в тюльпан с расстояния в пятьдесят шагов.

Установили цветок, казавшийся маленьким красным пятнышком, висящим в воздухе. Начали спешно заключаться  пари на возможность попадания в такую крохотную мишень.

Лебервурст, заряжая пистолет, насмешливо сказал Ржевскому:

– Ты проиграешь, гусаришка!

– Пошел в задницу, – парировал Ржевский. Сделал он это по-русски, и Лебервурст уловил только оскорбительный тон, но не смысл. Все же этого ему хватило, чтобы еще больше возненавидеть Ржевского.

Поручик стрелял первым. Он вышел на позицию, медленно опустил пистолет и прицелился. И в тот момент, когда он собирался нажать на курок, что-то больно ужалило его в шею. Рука Ржевского дрогнула, грянул выстрел, и пуля вырвала из цветка один лепесток – всего один. Толпа охнула.

Ржевский выругался. Лебервурст, ухмыляясь, смотрел на него, а Гринснэйк сказал удивленно:

– Что вы, поручик? Выстрел неплох, зачем же ругаться?

– Неплох?! – Ржевский яростно схватился за шею, зацепил что-то пальцами и протянул руку к англичанину: – Как вы думаете, что это?

Гринснэйк присмотрелся. Ржевский держал двумя пальцами небольшую колючку, окровавленную с острого конца.

–  Похоже на шип растительного происхождения, – неуверенно сказал Гринснэйк.

– Именно, – подтвердил Ржевский.  – Когда я был готов выстрелить, он воткнулся мне в шею. Поэтому я промахнулся.

– Что тут у вас? – подошел к ним Лебервурст.

– Кто-то воткнул в шею поручику колючку, поэтому он промахнулся, – возмущенно произнес Гринснэйк.

– Ну-ка! – Лебервурст взял шип, посмотрел на него секунду и, не успели Гринснэйк и Ржевский глазом моргнуть, щелчком отправил его в толпу.

– Как вы смели! – негодующе крикнул англичанин, на что пруссак спокойно ответил:

– Не занимайтесь ерундой, давайте лучше стрелять.

Ржевскому все стало ясно, как и Гринснэйку. Англичанин подошел к столу, за которым сидели Докси и члены судейского жюри, и гневно сказал:

– Господин полковник, кто-то из  толпы выстрелил колючкой в шею господина Ржевского, из-за чего он не смог показать хороший результат. Необходимо разрешить ему повторный выстрел.

Докси нахмурился:

– Вы уверены в том, что говорите?

– Да, господин полковник.

– Где колючка?

– Она была, господин полковник, но капитан Лебервурст выбросил ее. Меня этот поступок наводит на определенные мысли.

– Меня тоже, – задумчиво сказал Докси. – Хорошо, я доложу.

Он направился к трибуне, а Гринснэйк вернулся к Ржевскому и Лебервурсту.

Между тем зрители начали волноваться, почему не продолжают состязания. Шум нарастал, стали раздаваться крики недовольства и свист. Очевидцы потом утверждали, что сама герцогиня Честерфилдская яростно свистела, сунув в рот четыре пальца; другие же очевидцы говорили, что это была не герцогиня, а колбасник из Брюгге. Ясность не была внесена, и по сей день эта загадка волнует историков.

Участников же волновал вопрос, разрешат ли Ржевскому повторный выстрел. Они видели, как Докси что-то доказывал двум фельдмаршалам и как он развел руки в стороны, очевидно, не сумев убедить их.

Поднялся Блюхер. Над полем, хоть и не сразу, но установилась тишина.

Блюхер прокашлялся и сердито сказал:

– Нам доложили, что только что стрелявшему поручику из русской армии помешали поразить цель внешние причины. Какая-то колючка, видите ли. Рука дрогнула, видите ли. Он что, и в бою так же будет жаловаться?

– Вот скотина! – ахнул Ржевский. – Да разве я жаловался?

В толпе поднялся ропот. Блюхер продолжал:

– Главный арбитр просит разрешить поручику повторный выстрел. Но, во-первых, слова о таинственной колючке ничем не подтверждаются, нет даже самой этой колючки – и была ли она? – а во-вторых, правила позволяют делать только один выстрел. Таким образом, о повторном не может быть и речи.

Блюхер сел, а Ржевский снова выругался.

– Вы видите, откуда ветер дует? – сказал он Гринснэйку, а когда тот мрачно кивнул, попросил:

– Ради бога, накажите этого подлеца Лебервурста. Он не заслуживает победы.

– Я постараюсь, – твердо сказал Гринснэйк.

Подали сигнал о продолжении стрельбы. На позицию вышел Лебервурст.

Не спеша, он поднял свой пистолет, опустил руку, прицелился и выстрелил.

Пуля попала в самый центр цветка и буквально разорвала его.

Поле огласилось приветственными криками. Блюхер не смог усидеть в кресле, вскочил и что-то кричал, подняв в восторге высохшие руки. Сослуживцы бросились поздравлять Лебервурста, а он отвесил издевательский поклон в сторону Ржевского и Гринснэйка.

Англичанин побледнел от гнева. О поручике нечего и говорить: на его лице читалась решимость на крайние меры – например, убийство.

Гринснэйк вышел на позицию.  Зрители замерли.

Англичанин не стал поднимать пистолет вверх, а просто вытянул руку, секунду помедлил и выстрелил.

Цветок стоял на месте. У Ржевского похолодело внутри: неужели промахнулся?!

И тут цветок сломался посредине и упал. Пуля Гринснэйка перебила ему стебель.

Поднялся неимоверный шум. Гринснэйка подхватили на руки и понесли; Ржевский, совершенно счастливый, принимал в этом участие. Веллингтон едва не прыгал от радости, а Блюхер сидел, как черная туча. Лебервурст разбил свой пистолет о землю.

Таким образом, Гринснэйк занял  первое место, Лебервурст – второе, Ржевский – третье; Курский и Кревэ разделили четвертое.

Блюхер нервно ходил по комнате, бормоча проклятия. Развязка состязаний в стрельбе рассердила его. Все шло отлично, был устранен ненавистный Ржевский, и все же – второе место! Кто бы мог подумать, что этот англичанин так стреляет!

В дверь постучали, и после полученного разрешения вошли герр Шухер и Лебервурст. У капитана, как и полагается,  был вид человека, в последний момент упустившего верную победу.

Блюхер встретил их ворчанием:

– Ну, что, господа? Опростоволосились?

Лебервурст поник головой, а Шухер выступил вперед.

– Прошу прощения, ваша светлость, но ваши слова несправедливы. Капитан Лебервурст стрелял отлично, и не его вина, что выстрел Гринснэйка был признан лучшим.

Блюхер в глубине души понимал, что Шухер прав, но для порядка буркнул:

– Лучшим, лучшим… Когда же мы будем лучшими? А, Лебервурст?

Капитан вытянулся и гаркнул:

–  Когда прикажете, господин фельдмаршал!

Блюхер покосился на него и сказал уже мягче:

– Мне нравится ваше рвение. Приказывать не буду, а убедительно прошу: выиграйте скачки и фехтование, и я этого не забуду. Пруссия требует победы!

– Так точно! – крикнул Лебервурст.

Блюхер поморщился:

– Не надо так громко, капитан. А вы, – повернулся он к Шухеру, – неплохо справились с поручением. Как вам удалось?

Герр Шухер полез в карман и достал небольшую полую деревянную трубочку.

– Вот, – сказал он, – с помощью этого предмета.

Блюхер взял трубочку и повертел ее в руках.

– Гм… Интересно. Где вы это взяли?

– В Африке, ваша светлость. Там эта штука заменяет ружье. Вкладывают шип, смоченный ядом, направляют на зверя – или человека, – сильно выдыхают, и цель поражена. Очень удобно.

– В самом деле, – пробормотал Блюхер, – удобно. Вы, случайно, не смочили в яде колючку, которой стреляли в Ржевского?

Шухер виновато опустил голову:

– Нет, ваша светлость, у меня его не было.

– Ну, ну, Шухер, не понимайте мои слова так буквально. Нам не подобают методы африканских дикарей.

– Так точно!

– А вот что касается других способов… Шухер!

– Слушаю!

– Вы доказали свое умение… как бы это выразиться… умение в нужный момент нейтрализовать противника. Так пусть же оно пригодится вам и в дальнейшем. Вы понимаете меня?

– Так точно!

- Завтра скачки, а потом фехтование. Помогите господину Ржевскому проиграть, и я вас отблагодарю.

– Слушаюсь, ваша светлость!

– Что касается вас, – обратился Блюхер к Лебервурсту, стоявшему навытяжку с выпученными глазами, – то мой приказ, который я отдал вам сегодня утром, остается в силе. Вы должны будете физически устранить этого русского.

– Буду счастлив сделать это, господин фельдмаршал! – Лебервурст от усердия чуть ли не поднимался на носки.

Шухер подал голос:

– Позвольте, ваша светлость, высказать одно соображение. Возможно, оно пригодится капитану.

– Говорите, – разрешил Блюхер.

И Шухер стал развивать свой план:

– По правилам фехтовального турнира, поединок продолжается до тех пор, пока один из противников не признает себя побежденным, или ему будет нанесено серьезное ранение, или преимущество одного офицера над другим будет слишком очевидным. Но в фехтовании происходит всякое. Нередки, скажем так, трагические случайности со смертельным исходом…

– К чему вы клоните?

– К тому, ваша светлость, что жребий может свести господина Ржевского с капитаном Лебервурстом, или с кем-то из наших людей. И тут-то может произойти такая случайность. Например, у русского сломается клинок, и сабля капитана случайно проткнет ему грудь…

– Я этого не слышал, – поспешно сказал Блюхер. – Но вообще-то мне нравится ваша мысль.

Шухер покраснел от счастья.

– Я устрою так, чтобы эта случайность произошла. Единственное, о чем мы можем просить у господа,  – чтобы Ржевский встретился с капитаном Лебервурстом.

Лебервурст мрачно усмехнулся и сжал огромный кулак. Ему все было ясно.

Ржевский, не подозревая, что над его головой собираются тучи, наслаждался жизнью в том же трактире в компании русских и английских офицеров. Отмечалась победа Гринснэйка и третье место Ржевского. После изрядного количества выпитых горячительных напитков за столом было шумно и весело. То и дело к ним подходили офицеры из других армий и поздравляли триумфаторов. Им, разумеется, наливали и приглашали остаться, и они оставались; придвигались еще столы, и, в конце концов, почти все сидели за одним большим столом, кроме пруссаков и австрийцев, которые мрачно глядели на шумную компанию из своего угла.

Гринснэйк в который уже раз рассказывал, как в Ржевского кто-то выстрелил колючкой, из-за чего он не смог показать лучший результат. Все возмущались такой подлостью и выражали Ржевскому сочувствие, на что тот отвечал, что он еще себя покажет, несмотря на происки всех подлецов на свете.

– Знаю я эту породу, – говорил Ржевский, – и плюю на нее. К тому же, как правило, они трусы. Однажды мы стояли в небольшом прусском городке… неважно, в каком; по соседству со мной жил некий господин Н., назовем его так. И показалось ему отчего-то, что я оказываю его жене знаки внимания, переходящие допустимые пределы. Хотя, нужно сказать, не то что о знаках внимания речь не шла, но даже просто видеть ее я не мог без содрогания – уж больно страшна была!

Хохот покрыл его слова; переждав немного, Ржевский продолжал:

– Так вот, этот господин не придумал ничего лучшего, как написать на меня донос полковому командиру, что я-де совращаю чужих жен. Но наш полковник знал, что в этом отношении я сама невинность…

– Ну-ну, Ржевский! – смеясь, сказал Сватов.

– Ладно тебе, – отмахнулся поручик. – Значит, полковник все мне рассказал, и я сразу понял, откуда ветер дует. Я пошел к этому господину, высказал все, что о нем думаю, разбил у него на голове кувшин и вызвал на дуэль.

– О, Ржевский! – только и смог сказать Гринснэйк.

– Но дуэли не было. Он обманул меня.

– Обманул?

– Да, повесился.

Новый взрыв смеха вызвал негодование в дальнем углу.

– Над чем это они смеются? – зло спросил Гриммиг. – Уж не над нами ли?

– Вы находите нас смешными? – буркнул Думмкопф.

– Я – нет, но они…

Между тем слово взял один из французов, Ниго.

– Подлость как неосознанная потребность отдельно взятых индивидуумов, – сказал он, наставительно подняв вверх палец, – обладает способностью периодически охватывать массы, как, например, в период исторических катаклизмов. Посвятив размышлениям об этой проблеме немало времени, я пришел к определенным умозаключениям. Моя концепция…

– Хо-хо-хо! – захохотал Ржевский, откидываясь назад. – Люблю соленое словцо!

– Простите, я вас не понял?.. – удивился Ниго, думая, что такого соленого нашел в его словах Ржевский.

– Да ладно, старина! У меня самого, знаете ли, концепция – ого-го!

– В каком, то есть, смысле?

– В смысле размера, конечно.

Тарасов закашлялся, Курский фыркнул, а Сватов засмеялся. За ним засмеялись и все остальные, кроме Ниго, который ничего не понял.

– Я, собственно, совсем не то имел в виду, – начал он, но его никто не хотел больше слушать.

Дон Кадавер, испанский гранд по рождению и совсем юнец по годам, улучил момент и задал Ржевскому вопрос, волновавший его:

– Скажите, поручик, а как вы относитесь к женщинам?

Ржевский ни на секунду не задержался с ответом:

– Как мужчина, разумеется.

Дон Кадавер покраснел и робко сказал:

– Я имею в виду, не встречали ли вы в своей жизни такую женщину, ради которой вы готовы были пойти на все, даже на преступление?

Ржевский немного подумал.

– Нет, не встречал. А что?

– Ничего… Просто я считаю, что перед женщинами нужно благоговеть.

– С какой стати?

– Как – с какой стати? Веди женщина – это самое прекрасное существо на земле!

– Кто это вам сказал?

Потрясенный таким ответом дон Кадавер не знал, что и сказать, в то время как прочие офицеры снова хохотали.

– Веселятся, – проворчал Гейциг, наливая себе вина.

Лебервурст выпил свой стакан, хлопнул им по столу и зловеще прошипел:

 – Ничего… Пускай веселятся. Скоро будем смеяться мы.

В то время как участники турнира проводили время  в трактире, а их денщики коротали его (время) в одном веселом заведении, какая-то тень проскользнула в конюшню, где стояли лошади русских и были свалены сбруя и оружие. Неизвестная личность зажгла свечу и, оглядываясь на дверь, принялась изучать седла. Одно из них привлекло внимание незнакомца. Достав из кармана нож, он сделал несколько небольших надрезов на подпруге таким образом, чтобы их не было видно.

После этого он выбрал из кучи оружия одну саблю и что-то с ней проделал; было слышно лишь звяканье металла. Положив саблю на место, незнакомец потушил свечу и вышел. В темноте ночи тихо, еле слышно прозвучало:

 – Ordnung… (нем. порядок)          

В трактире тем временем разгорелся спор о том, какая армия лучшая. Трабл имел неосторожность сказать, что сильнейшие в мире – англичане, так как они разбили французов. Анжанс возразил, что не французов, а Наполеона. На это Круэл отвечал, что, если они победили величайшего полководца современности, то уж со всеми остальными как-нибудь тоже справятся. Вмешались испанцы, заявляя о своей доблести и отваге, за ними голландцы; поднялся шум; из своего угла бурчали пруссаки и австрийцы, уверенные в своем превосходстве над кем бы то ни было (уроки, преподанные им Наполеоном, уже были забыты). Только русские помалкивали да посмеивались, наблюдая за разгоревшейся перепалкой. Они-то знали, кто положил начало закату блистательной карьеры Бонапарта.

Количество выпитого давно превысило допустимую норму, и в любую минуту словесная дуэль могла перейти в настоящую, с применением оружия. И тогда Ржевский вдруг во всю глотку затянул французскую песню фривольного содержания, бывшую тогда в моде. Это было так неожиданно, что все замолчали. Сватов с Курским подхватили мотив, вслед за ними подключились Ниго, Кревэ и Анжанс, потом прочие спорщики, и вот уже весь трактир распевал о том, как жена советовала мужу-солдату записаться в гвардию Наполеона, потому что у них красивые медвежьи шапки. Солдат спрашивает, при чем здесь шапка, а жена отвечает, что под ней не так будут видны его рога.

Допели эту песню, спели еще несколько, не забывая наливать, и, в конце концов, все были настолько пьяны, что ни о каком споре не могло быть и речи.

Ржевский, который особенно преуспел в деле насыщения организма алкоголем, почувствовал, что, если он сейчас не уйдет, то уснет прямо за столом. Он поднялся, и тут его так качнуло, что он едва устоял на ногах, схватившись за голову Сватова.

– Господа! – провозгласил он, качаясь. – Я открыл закон природы: если в тело вливается спиртосодержащая жидкость, то тело теряет устойчивость.

– Браво, поручик! – закричали офицеры. – Вы – великий ученый!

Хорошенькая жена трактирщика, на которую заглядывалось все общество, несмело подошла к столу и, краснея и запинаясь, робко сказала:

– Господин офицер! Вы так образованы, вы все знаете; скажите, пожалуйста, как мне отучить мужа от бутылки?

Общество притихло, ожидая ответа. Ржевский несколько мгновений глубокомысленно размышлял и ответил:

– Наливать в кувшин, мадам!

Трактирщица ахнула, а Ржевский, сопровождаемый громовым хохотом, вышел из-за стола и направился к двери. На пороге он оглянулся, хотел что-то сказать, но только икнул. Тогда он махнул рукой и исчез за дверью.

Утром следующего дня полковник Тарасов долго и безуспешно стучал в дверь Ржевского, пока не услышал шлепанья босых ног по полу. Дверь открылась, и Тарасов увидел заспанную физиономию Гуменюка. При виде полковника он быстро протер глаза, но это мало помогло – все равно денщик знаменитого поручика выглядел не геройски.

– Что поручик? – спросил Тарасов, не входя в дом.

– Спит, – ответил Гуменюк, стараясь не зевнуть.

– Спит?! Ты что, Гуменюк, десятый час уже! Буди немедленно! Чтоб через два часа он был как огурчик и готов к скачкам!

Тарасов, чертыхаясь, ушел, а Гуменюк направился в комнаты. Приоткрыв одну из дверей, он заглянул внутрь.

На кровати, разметавшись, спал на спине поручик Ржевский. По его лицу ползала муха, а по ноге – таракан, но он ничего не чувствовал. Мужественный храп сотрясал воздух.

Гуменюк вздохнул, подошел к кровати и принялся трясти поручика за плечо, сначала слабо, потом все сильнее и сильнее; под конец он так дергал своего офицера, что тот едва не слетел на пол.

Усилия денщика принесли свои плоды. Ржевский открыл глаза и уставился на него ничего не выражающим взглядом. Гуменюк улыбнулся как можно приветливее:

– Вставайте вже! Полковник приказал.

Ржевский лежал и думал, что он все понимает, и это его порадовало. Еще он думал, что бы такое сказать денщику. И спросил:

– Какая там погода?

Гуменюк выглянул в окно и ответил:

– Така ж, як и вчера була.

– А какая вчера была?

Этот вопрос поставил Гуменюка  в тупик. Впрочем, Ржевский тут же забыл, о чем спрашивал, так как ему было абсолютно безразлично, какая погода была вчера и какая сегодня. Вообще-то ему хотелось только пить, все остальное его нисколько не занимало.

Гуменюк принес мокрую тряпку и принялся возить ею по лицу поручика. Благодаря этой процедуре последний пришел в себя настолько, что смог обругать денщика и приказать ему убраться. Видя, что дело сделано, Гуменюк ушел, а Ржевский поднялся и стал приводить себя в порядок, то есть умылся, оделся – и, в общем-то, был готов принять участие в скачках.

Полковник Докси поднял вверх пистолет, помедлил немного и выстрелил.

Двадцать всадников вскрикнули в один голос, дали шпоры и понеслись к победе. Не было голландца ван дер Стулла, который неожиданно заболел.

Нужно было проскакать одну милю до определенного места, развернуться и возвратиться – желательно, первым.

Ржевский, сразу же вырвавшийся вперед, бросил быстрый взгляд по сторонам. Слева он увидел напряженное лицо Сватова, чуть дальше за ним – Ниго и Гринснэйка, а справа – Лебервурста, дона Кадавера и Гриммига.

«Все будет хорошо», – подумал Ржевский и взбодрил своего Фаллоса шпорами. До поворота оставалось немного, благо дистанция была короткой, и он уже предвидел, как первым пройдет этот этап.

Действительно, могучий Фаллос легко обогнал других коней, прошел поворот и устремился назад. Ржевский слышал крики зрителей, подбадривавших его, топот коней и возгласы на разных языках позади себя. Еще несколько мгновений, и он – победитель. И вдруг…

Послышался неприятный треск, и Ржевский почувствовал, как седло под ним куда-то уплывает и он валится в сторону. Чтобы удержаться, он вцепился в уздечку, натянул ее, и Фаллос был вынужден сдержать свой стремительный бег. В этот момент седло буквально выпало из-под него, и Ржевский остался на спине коня только благодаря неимоверному усилию. Его обошли; скрипнув зубами, он ухватился за шею Фаллоса и дал шпоры. Ветер засвистел у него в ушах;  но до финиша оставалось слишком мало. Как Ржевский ни старался, прийти первым он уже не мог – не хватило буквально нескольких саженей. И все же он совершил невозможное – пришел вторым.

Под рев зрителей первым пересек черту капитан Сватов. После Ржевского был Лебервурст, за ним дон Кадавер, потом Трабл и Гринснэйк.

Толпа бросилась на поле, подхватила Сватова и начала подбрасывать его в воздух.  То же самое хотели проделать и с Ржевским, но он встретил своих почитателей такой руганью, что его предпочли оставить в покое. 

К нему подошел Гринснэйк, пожал руку и поздравил с хорошим результатом.

– Я видел, – сказал он, – как из-под вас выпало седло. Вы что, слабо затянули подпругу? Если бы не эта досадная случайность, вы были бы первым.

–  Это не случайность, – мрачно сказал Ржевский. – Думаю, это явление из того же ряда, что и случай с колючкой.

– Да что вы? – взволновался Гринснэйк. – Вы считаете, что против вас ведется грязная игра?

– Разве не видно? – зло спросил Ржевский.

Они вернулись к тому месту, где Ржевский едва не свалился с коня, желая исследовать состояние седла, чтобы подтвердить или опровергнуть свои подозрения. Но, как ни странно, седла на этом месте уже не было.

– А ведь я узнал вашего коня, поручик, – сказал Гринснэйк  вечером, когда участники турнира  снова собрались в трактире. – Недаром мне показалось знакомым ваше лицо. Ведь это вы находились при нашей армии год назад, когда мы разбили Наполеона? Вы еще выезжали вперед, и совершенно один, когда была атака конницы Мило.

Ржевский хотел отмолчаться, но на него насели сослуживцы, и, волей-неволей, ему пришлось рассказать, как все происходило. Все были потрясены.

– И такому человеку кто-то смеет ставить палки в колеса? – негодующе воскликнул Трабл. – Да я этих подлецов…

– Что ж ты раньше молчал? – сказал Сватов. – Мы разобрались бы с этим делом.

Тарасов кивнул. Ржевский возразил:

– Я докладывал государю, но он не поверил мне. Пусть все останется так, как есть. А с моими обидчиками я сам разберусь. С помощью Гуменюка, который верен мне.

– Да ведь он, кажется, пьяница? – полуутвердительно спросил Тарасов.

– Пьяница? Что вы, он пьет только воду… и то – разбавленную, – сказал Ржевский.

Офицеры, посовещавшись, решили, что такой рекомендации достаточно, чтобы причислить Гуменюка если не к лику святых, то хотя бы к числу лучших денщиков.

– Завтра решится все, – сказал тихо Ржевский Тарасову. – Сейчас мы, то есть российская армия, впереди – у нас есть первое, второе и третье места в двух дисциплинах. У пруссаков – второе и третье, и у англичан – одно первое место. Чтобы удержать свое преимущество, нам нужно просто хорошо фехтовать, и тогда мы всем докажем, кто лучший в мире.

– В личных поединках первое место держат наш Сватов и Гринснэйк, – так же тихо ответил Тарасов. – У вас – второе место и третье, такой же результат  у Лебервурста. Все будет зависеть от завтрашних выступлений вас четверых. Хотя в спор могут вмешаться и другие, но, скорее всего, именно вы и решите, кому быть первым.

18 июня, в самую годовщину великой битвы, решалась судьба главного приза и вообще вопрос – чьи офицеры, а значит, и армия, сильнейшие  в мире. К этому испытанию подошли со всей ответственностью – накануне офицеры рано разошлись, чтобы выспаться и набраться сил. Двадцать участников, за исключением ван дер Стулла, который все еще болел, были готовы к поединкам.

Их разбили на пары. На первом этапе Ржевскому в соперники достался испанец дон Аморалес, изящный франт, Сватову – француз Анжанс, и Курскому – австриец Шварц.

Докси выстрелил, и поединки начались.    

Уже через несколько минут стало видно, кто как фехтует. Все отметили, что англичане ведут бой спокойно и уверенно, испанцы – с напором и горячностью, французы – ловко и хитро, голландцы – словно по учебнику фехтования, все делали слишком правильно; пруссаки и австрийцы полагались в основном на силу, и от этого действовали слишком прямолинейно. Определить же стиль русских затруднялись. Здесь самым причудливым образом сочетались европейская выучка с азиатской хитростью; к этой смеси прибавлялась неожиданность решений, ставившая в тупик противников. Неудивительно, что вскоре после начала поединков все соперники русских признали себя побежденными; это признание особенно трудно далось Шварцу, и, если бы Курский не выбил саблю из его рук и не приставил клинок к горлу, австриец, пожалуй, еще подумал бы о продолжении поединка.

Во второй тур вышли десять человек, и их снова разбили на пары. Они выглядели таким образом: Ниго – дон Томато, Гринснэйк – Гейциг, Сватов – дон Кадавер, Курский – Лебервурст и Ржевский – Думмкопф.

Веллингтон наклонился к Блюхеру:

– Князь, их десять человек. После второго поединка останется пятеро. Один будет лишним. Что будем делать?

– Надеяться на провидение, – с усмешкой ответил Блюхер.

Веллингтон подозрительно посмотрел на него, но промолчал.

Прозвучал выстрел, и противники сошлись.

На этот раз Ржевскому пришлось труднее.  Думмкопф, не мудрствуя лукаво, шел напролом. Его удары были не хитры, но сильны. Ржевский, защищаясь, выбирал момент для атаки, но пока такая возможность не предоставлялась. И, если бы не самонадеянность пруссака, поединок мог затянуться надолго.

Думмкопф, очевидно, решил, что разделаться с русским ему не составит труда. Отбросив осторожность, он ринулся вперед, парировал выпад Ржевского и обрушил саблю на его голову. Но его рука провалилась в пустоту, и совершенно неожиданно Думмкопф ощутил холодную сталь у своего горла и услышал спокойный голос, произнесший по-французски:

– Сдавайтесь, господин Думмкопф!

Не успел он осознать, что случилось, как поединок был остановлен, и Думмкопф признан побежденным. От досады он сломал свою саблю о колено, но этот жест отчаяния не мог уже поправить дело.

Лебервурст сумел ранить Курского в руку, благодаря чему стал победителем. Гринснэйк выиграл у Гейцига ввиду явного преимущества, и Ниго победил дона Томато.

Что касается пятой пары, то здесь сыграла роковую роль случайность, или провидение, на которое надеялся Блюхер. Сватов и дон Кадавер умудрились нанести друг другу такие раны, причем одновременно, что уже не могли участвовать в последующих схватках и выбыли из состязаний.

По воле жребия составились такие пары: Ржевский – Ниго и Лебервурст – Гринснэйк.

Ржевский подошел к англичанину, положил руку ему на плечо и сказал:

– Взгрейте этого борова, лейтенант. Он того заслуживает.

– Я постараюсь, поручик, – улыбнулся Гринснэйк.

– Желаю удачи.

– И я вам также.

Они сошлись. После первого обмена ударами Ржевский почувствовал, что Ниго – сильный противник. Они кружились по площадке, атакуя и защищаясь, а зрители подбадривали их криками. Рядом звенели клинками Гринснэйк с Лебервурстом. У каждого из четверых были поклонники, приветствовавшие любое удачное движение своего фаворита восторженными возгласами, поэтому над площадкой стоял непрерывный шум.

Ржевский, отбив особенно сильный удар Ниго, услышал вдруг, как его сабля издала странный дребезжащий звук. Вслушиваться в звучание стали у него не было времени, поэтому, отскочив назад, он дождался, когда француз кинется следом, и, поймав его на неловком движении, перебросил саблю из правой руки в левую и сделал выпад. Острие сабли коснулось груди Ниго, а в следующий момент раздался голос Докси:

– Стоп! Поединок окончен!

Ниго, чертыхнувшись, бросил свою шпагу на землю. Все же он нашел в себе силы признать поражение и поздравить Ржевского с победой.

Блюхер взглянул на Веллингтона. Герцог криво усмехнулся и сказал со вздохом:

– Он действительно очень сильный воин.

Блюхер мрачно кивнул.

Во втором поединке борьба шла с переменным успехом. Силе Лебервурста Гринснэйк противопоставил  выучку и хладнокровие. Ни тот, ни другой не имели преимущества; Лебервурст больше атаковал, Гринснэйк искусно защищался. Ржевский с волнением наблюдал за ходом боя, переживая за англичанина.

Внезапно Гринснэйк споткнулся, Лебервурст мгновенно воспользовался этой оплошностью противника и ринулся на него. Гринснэйк пытался защищаться, но нога зацепилась за ногу, и он упал. Не успел англичанин подняться, как сабля пруссака оказалась приставленной к его груди, и мерзкий голос Лебервурста проскрипел:

– Ну, вот и все! Капут!

Гринснэйк, возмущенный, хотел сказать, что бесчестно атаковать лежащего, но… правила поединка были максимально приближены к боевым условиям, поэтому победу признали за пруссаком.

Расстроенный Гринснэйк подошел к Ржевскому.

– На вас теперь надежда, поручик, – грустно сказал он. – Не дайте ему торжествовать.

– Не дам, – пообещал Ржевский.

Лебервурст, стоявший среди сослуживцев, поздравлявших его, злобно смотрел на поручика. Ржевский обратил внимание, что какая-то личность в штатском платье что-то шепчет пруссаку на ухо.

Герр Шухер, а это был он, говорил между тем:

– Бейте сильнее, капитан. Его сабля долго не выдержит. И не забудьте: поручик – лишний на этом свете.

Лебервурст оскалился:

– Я понял, герр Шухер.

Ржевский вышел на середину площадки, размышляя, как бы лучше наказать прусскую скотину Лебервурста. То же самое «прусская скотина» думала о нем самом, выходя навстречу. Они сошлись, пронизывая друг друга взглядами.

От Ржевского не укрылось, что Лебервурст пристально посмотрел на его саблю. Анализировать это рассматривание не было времени, так как Докси выстрелил, и нужно было приступать к делу.

Уже сейчас было ясно, что русские офицеры оказались лучшими – в любом случае, кто бы сейчас ни победил, у них оказывалось больше призовых мест, чем у других. Речь теперь шла о личном первенстве: кто победит в этом бою, тот победит и в турнире. Такой интриги устроители состязаний и не ждали.

Лебервурст атаковал первым. Быстро шагнув вперед, он сделал выпад, который Ржевский спокойно парировал. Поручик провел ответную атаку, такую же безрезультатную. После этой краткой разведки Лебервурст решил, что тянуть нечего, и обрушил на Ржевского град ударов, не заботясь о том, чтобы поразить противника – это будет после – а желая лишь, чтобы сабля русского постоянно встречала его, Лебервурста, саблю.

Зрителям казалось, что пруссак малость не в себе. Так пренебрегать правилами фехтования, совершенно не думать о красоте боя – да что там! – не иметь  никакой стратегии, а просто лупить что есть мочи – и все по сабле! – так мог поступать только новичок в военном деле. Но Лебервурст таким не был, значит… значит, у него что-то не в порядке с головой, решили многие.

Лебервурст знал, что о нем могут подумать, и ему было плевать. Главное – убить русского, и он методично бил и бил своей тяжелой саблей.

Ржевский сначала не понял, что это за тупая тактика; но вскоре он ощутил некоторую усталость в кисти и подумал, что Лебервурст хочет заставить его утомиться и допустить ошибку. Этого он не боялся, так как мог перебросить саблю в левую руку и дать отдохнуть правой. Нет, здесь что-то было не то… Тут Ржевский снова услышал тот дребезжащий звук. На этот раз он был сильнее и резче.

Услышал его и Лебервурст. На лице пруссака появилась ухмылка; удары участились, и звук стал слышен уже и зрителям, настолько он был силен. Зрители заволновались, спрашивая друг у друга, что бы это могло быть; а Ржевский, едва взглянув в глаза Лебервурста, все понял.

«Он хочет убить меня! – подумал поручик. – А у меня вот-вот сломается сабля! Попросить заменить ее?..»

Не успел он додумать эту мысль до конца, как клинок после сильного удара Лебервурста отделился от эфеса и улетел прочь. Толпа ахнула.

В следующий момент Ржевский едва увернулся от сабли пруссака, который не думал останавливаться, несмотря на то обстоятельство, что его противник остался без оружия.

– Стоп! – закричал Докси. – Стоп!

Лебервурст, как бы не слыша, рассекал воздух клинком, стараясь достать Ржевского. Он побагровел, рот его открылся и изрыгал ругательства. Дамы (не все, конечно) были просто в ужасе.

– Остановитесь, Лебервурст! – кричал Докси, а вслед за ним несколько офицеров стали скандировать хором:

– Лебервурст – стоп! Лебервурст – стоп!

Можно было и остановиться, подумал Ржевский, и взять новую саблю, но Лебервурст не давал, и потом, кто знает: могут ведь признать его побежденным, а этого Ржевский не потерпел бы. И он сделал то, чего никто не ожидал.

Когда Лебервурст в очередной раз едва его не зацепил, Ржевский притворился, что споткнулся, и упал. Толпа в ужасе вскрикнула; Лебервурст издал радостный вопль и обрушил саблю ему на голову.

Но клинок воткнулся в землю. Ржевский был уже на ногах, и не успел Лебервурст разогнуться, как получил страшный удар эфесом в скулу. Удар был силен, очень силен; глаза Лебервурста закатились под  лоб, и он рухнул. Грохот от его падения потряс весь мир.

Несколько секунд стояла тишина, и вот ее разорвал крик Сватова:

– Браво, Ржевский! Браво!

– Браво, браво! – прорвало тут всех. – Виват, Ржевский! Да здравствует Россия! Ура, Ржевский!

Ржевского окружили, обнимали, пожимали руки, кое-кто даже целовал (в основном, дамы); затем принялись качать.

Блюхер сидел мрачный и злой; Шухер старался спрятаться за чужими спинами, хотя и был ни в чем не виноват – он сделал все, что мог, и не его вина…

Веллингтон бормотал себе под нос одну и ту же фразу:

– Черт возьми, вот это удар!.. Черт возьми, вот это удар!..

Потом была церемония награждения. Веллингтон, натянуто улыбаясь, под восторженные крики вручил Ржевскому шпагу с золотым эфесом и орден Подвязки.

– Рад вас снова видеть, поручик, – проговорил он, – хотя не могу сказать, что наша предыдущая встреча закончилась приятно.

– Она могла закончиться приятно, если бы вы…

– Поручик, – беспокойно оглядываясь, поспешно сказал фельдмаршал, – не будем об этом, я вас прошу!

– Ладно, фельдмаршал, – насмешливо сказал Ржевский. – Хватит с меня и этих регалий. Благодарю за скромное признание моих огромных достоинств.

– Ну, вот и отлично, – с  облегчением произнес Веллингтон. – Господа, приветствуем победителя турнира!

Толпа разразилась криками, а Веллингтон нагнулся к Ржевскому и шепнул ему на ухо:

– Скажите, поручик, а нет ли у вас того напитка… самогона?

– Разумеется, фельдмаршал, – рассмеялся Ржевский, – и я пришлю вам пару бутылок. Но вы должны обещать мне…

– Что?

– Что разопьете их со своими офицерами, а не с подлецом Блюхером.

– О, это я вам обещаю!

Они посмотрели друг на друга и захохотали.

Разъезжались на следующий день, а накануне вечером кто-то забросал Лебервурста конскими яблоками. Пруссак в ярости кричал, что это дело рук Ржевского, но поручик постоянно был на виду, все в том же трактире, где отмечал победу в компании офицеров. И никому, конечно, не пришло в голову проверять, где в это время находился Гуменюк…

Кому интересно, узнайте перевод

Англичане

Круэл – жестокий (англ.)

Трабл – неприятный (англ.)

Гринснэйк – зеленый змей (англ.)

Французы

Ниго – болван (фр.)

Кревэ – дохлый (фр.)

Анжанс – отродье (фр.)

Испанцы

Кадавер – труп (исп.)

Томато – помидор (исп.)

Аморалес – аморальный (придумано кем-то)

Австрийцы

Гейциг – жадный (нем.)

Гриммиг – жестокий (нем.)

Шварц – черный (нем.)

Пруссаки

Лебервурст – ливерная колбаса (нем.)

Кранк – больной (нем.)

Думмкопф – дурак (нем.)